платить разбойникам.
— Это правда, — сказал Юранд, — что разбойники похитили мою дочь и что выкуп я должен платить разбойникам…
— Вы всем должны так говорить. Если только хоть один человек, хоть одна живая душа узнает, что вы договаривались с братьями, или хоть одна жалоба будет послана магистру или капитулу, могут встретиться тяжелые препятствия…
Беспокойство изобразилось на лице Юранда. В первую минуту ему показалось естественным, что комтуры, боясь ответственности и худых толков, требуют сохранения тайны, но теперь у него возникло подозрение, не кроется ли тут и другая причина, какая именно — он не мог понять, и поэтому его объял такой страх, какой обнимает самых храбрых людей, когда опасность грозит не им самим, а тем, кто близок им, кого они горячо любят.
Он решил попытаться выведать ещё что-нибудь у монахини.
— Комтуры хотят сохранить все в тайне, — сказал он, — но как же это сделать, если за дочь я должен отпустить де Бергова и других невольников?
— Вы скажете, что взяли выкуп за господина де Бергова, чтобы было чем заплатить разбойникам.
— Никто этому не поверит, я никогда не брал выкупа, — мрачно возразил Юранд.
— Но ведь дело никогда не касалось вашей дочери, — прошипела монахиня.
Снова воцарилось молчание; затем пилигрим, решив, что Юранд теперь должен смириться, набрался храбрости и сказал:
— Такова воля братьев Шомберга и Маркварта.
— Вы скажете, — продолжала монахиня, — что пилигрим, который приехал со мной, привез вам выкуп, а мы тотчас уедем отсюда с благородным господином де Берговом и невольниками.
— Это как же? — нахмурился Юранд. — Неужели вы думаете, что я отдам вам невольников, прежде чем вы вернете мне дочь?
— Вы можете поступить иначе. Вы можете сами поехать в Щитно, куда её привезут вам братья.
— Я? В Щитно?
— Но ведь по дороге сюда её снова могут похитить разбойники, и тогда подозрение опять падет на благочестивых рыцарей; они хотят поэтому передать её вам из рук в руки.
— А кто мне поручится, что я вернусь назад, коли сам полезу в волчью пасть?
— Тому порукой добродетели братьев, их праведность и благочестие.
Юранд заходил по горнице; он уже понимал, что тут кроется предательство, и боялся его, но в то же время чувствовал, что крестоносцы могут предъявить ему любые условия и что он перед ними бессилен.
Но тут ему, видно, пришла в голову какая-то мысль; он неожиданно остановился перед пилигримом, пристально на него поглядел, а затем обратился к монахине и сказал:
— Хорошо. Я поеду в Щитно. Вы и этот человек в одежде пилигрима останетесь здесь до моего возвращения, а потом уедете с де Берговом и невольниками.
— Вы не хотите верить монахам, — вмешался пилигрим, — как же они могут поверить вам, что, вернувшись, вы отпустите нас и де Бергова?
Юранд побледнел от негодования; наступила страшная минута, казалось, он вот-вот схватит пилигрима за грудь и придавит его коленом. Однако он смирил свой гнев, глубоко вздохнул и проговорил медленно и раздельно:
— Кто бы ты ни был, не злоупотребляй моим терпением, оно может истощиться.
А пилигрим обратился к монахине:
— Говорите, что вам приказано
— Господин, — сказала она, — если бы вы поклялись на мече рыцарской честью, мы не посмели бы не поверить вам; но не приличествует вам давать клятву людям простого звания, да и нас прислали сюда не за вашей клятвой.
— Зачем же вас прислали?
— Братья сказали, что вы должны, не говоря никому ни слова, явиться в Щитно с господином де Берговом и невольниками.
При этих словах Юранд медленно отвел назад руки, скрючил пальцы, как хищная птица когти, и, наклонившись к женщине, точно хотел сказать ей что-то на ухо, произнес:
— А вам не говорили, что я прикажу вас и Бергова колесовать в Спыхове?
— Ваша дочь во власти братьев и под опекой Шомберга и Маркварта, — с ударением ответила монахиня.
— Разбойников, отравителей, палачей! — взорвался Юранд.
