— Это вы обо мне плакали?
— Нет, — ответила девушка, — я только боялась.
— Ведь вы шляхтянка, а шляхтянке стыдно бояться. Ваша пани не такая трусиха. Что худого могло с вами случиться, днем, среди людей?
— Со мной ничего, а вот с вами.
— Ведь вы говорите, что плакали не обо мне?
— Не об вас.
— О чём же вы плакали?
— Я от страха плакала.
— А теперь вы не боитесь?
— Нет.
— Отчего же?
— Ведь вы вернулись.
Чех посмотрел на нее с благодарностью и сказал улыбаясь:
— Так мы с вами до утра можем говорить. Уж больно вы хитры.
Но её можно было обвинить в чем угодно, только не в хитрости, и Глава, парень лукавый, отлично это понимал. Он понимал и то, что девушка с каждым днем всё больше льнет к нему. Сам он любил Ягенку, но так, как подданный любит королевну, смиренно и почтительно, однако без всякой надежды. А тем временем в дороге он всё больше сближался с Анулькой.
Старый Мацько ехал обычно впереди с Ягенкой, а за ними чех с Анулей; Глава был парень могучий, как тур, кровь в нём играла, и когда по дороге он поглядывал на ясные глазки Анули, на светлые прядки волос, выбивавшиеся у девушки из-под сетки, на всю её стройную, ладную фигурку, и особенно на чудные, точеные ноги, которые охватывали бока вороного, его в дрожь кидало. Всё чаще заглядывался он на все эти совершенства, невольно думая, что, если бы дьявол оборотился таким мальчишкой, то легко довел бы его до искушения. К тому же это был мальчишечка сладкий как мед, послушный такой, что только в глаза заглядывал, угадывая его желания, и веселый, как воробей на крыше. Иногда чеху приходили странные мысли в голову, и однажды, когда они с Анулей немного отстали и поравнялись с вьючными лошадьми, он вдруг повернулся к девушке и сказал:
— Еду я, знаете, подле вас, как волк подле ягненка.
А у нее только белые зубки сверкнули в милой улыбке.
— Вам хочется меня съесть? — спросила она.
— Да ещё как! С косточками!
Он бросил на Анулю такой взгляд, что она зарумянилась, потом оба они смолкли, только сердца у них бились — у него от страсти, у нее же от сладкого, пьянящего страха.
Но вначале страсть подавляла у чеха нежное чувство, и он правду говорил Анульке, что глядит на нее, как волк на ягненка. Только в тот вечер, когда он увидел её мокрые от слез щечки и ресницы, сердце его растаяло. Она показалась ему доброй, родной и близкой; он и сам по натуре был парень хороший, настоящий рыцарь, поэтому не только не возомнил о себе, увидев эти сладостные слезы, но стал робким и более внимательным к ней. В разговоре он не был уже развязен, и хотя за ужином иногда ещё посмеивался над робостью девушки, но уже иначе, и притом служил ей так, как оруженосец рыцаря должен служить шляхтянке. Хотя старый Мацько думал главным образом о завтрашней переправе и о дальнейшем путешествии, однако он это заметил и похвалил Главу за хороший обычай, которому он, как говорил старик, научился, наверно, у Збышка при мазовецком дворе.
Тут он обернулся к Ягенке и прибавил:
— Эх, Збышко!.. Он и у короля нашелся бы!
После ужина, когда все стали расходиться, Глава поцеловал руку Ягенке, а потом поднес к губам и руку Анульки.
— Вы за меня не бойтесь, — сказал он девушке, — да и при мне ничего не бойтесь, я вас никому не дам в обиду.
Мужчины после ужина легли спать в горнице, а Ягенка с Анулькой в боковуше вдвоем на широкой и мягкой постели. Девушкам что-то не спалось, особенно Ануля всё ворочалась на своей холщовой простыне. Через некоторое время Ягенка придвинулась к ней и шепнула:
— Ануля?
— Что тебе?
— Что-то… сдается мне, что тебе очень по сердцу чех… Правда ведь?
Ответа не последовало, тогда Ягенка снова зашептала:
