Хитрый Мацько умел найтись при всяких обстоятельствах он решил, что не худо было бы расположить к себе немцев.
— Всегда тяжело попасть в неволю, — сказал он, помолчав с минуту времени, — но, благодарение Создателю, он предал меня в ваши руки, вы настоящие рыцари и блюдете рыцарскую честь.
Вольфганг опустил глаза и кивнул головой, правда довольно надменно, но с видимым удовлетворением.
А старый рыцарь продолжал:
— И как хорошо вы знаете наш язык! Видно, Бог щедро наделил вас талантами!
— Я знаю ваш язык, потому что в Члуховой народ говорит по-польски, а мы с братом уже семь лет служим под начальством тамошнего комтура.
— Придет пора, наступит время, и вы займете его место! Это уж как пить дать… Вот брат ваш не говорит так по-нашему.
— Арнольд немного понимает, но не говорит. Он посильнее меня, хоть и я крепыш, зато он не так сообразителен.
— Что вы, он мне вовсе не кажется глупым! — сказал Мацько.
— Вольфганг, что он говорит? — снова спросил Арнольд.
— Хвалит тебя, — ответил Вольфганг.
— Да, хвалю, — прибавил Мацько, — он настоящий рыцарь, а это первое дело! Скажу вам прямо, сегодня я хотел отпустить его на слово, пускай, думаю, едет, куда ему заблагорассудится, лишь бы явился потом, хоть через год. Так ведь приличествует поступать опоясанным рыцарям.
И он уставился испытующим оком в лицо Вольфганга.
— Может, я и отпустил бы вас на слово, — сказал тот, поморщившись, — когда бы вы не помогали против нас собакам- язычникам.
— Это неправда, — возразил Мацько.
И снова между ними возник такой же горячий спор, как накануне у Мацька с Арнольдом. Хотя старый рыцарь был прав, однако на этот раз ему пришлось круто: Вольфганг и впрямь был умнее своего старшего брата. Но спор оказался полезен, так как и младший брат узнал обо всех щитненских злодеяниях, клятвопреступлениях и предательствах, а вместе с тем и о судьбе несчастной Дануси. Вольфганг ничего не сумел ответить на все обвинения, которые бросал в лицо ему Мацько. Он вынужден был признать, что месть была справедлива и что польские рыцари имели право поступить так, как они поступили.
— Клянусь благословенными костями святого Либерия, — сказал он, — я не стану жалеть Данфельда. Говорили, будто он был чернокнижником; но всемогущество Божие и правда сильнее чернокнижия! Не знаю, служил ли и Зигфрид сатане, но в погоню за ним я не стану пускаться: и конницы у меня для этого нет, да и пусть горит он в геенне огненной, коли замучил, как вы говорите, эту девушку!
Тут он перекрестился и прибавил:
— Не остави меня, господи, в смертный мой час!
— А что же будет с этой несчастной мученицей? — спросил Мацько. — Неужели вы не позволите отвезти её домой? Неужели ей придется погибать в ваших темницах? Вспомните про гнев Божий!..
— Женщина мне не нужна, — жестко ответил Вольфганг. — Пусть один из вас отвезет её отцу, лишь бы потом явился, но обоих вас я не отпущу.
— Ну, а если я поклянусь своей рыцарской честью и копьем Георгия Победоносца?
Вольфганг заколебался, ибо это была страшная клятва, но в это время Арнольд спросил в третий раз:
— Что он говорит?
Узнав, в чем дело, он запальчиво и грубо начал возражать против освобождения обоих рыцарей на слово. У него были на этот счет свои соображения: он потерпел поражение и в битве со Скирвойлом, и в схватке с этими польскими рыцарями. Как солдат, он знал, что брату с его пешими воинами придется вернуться в Мальборк, так как продолжать поход в Готтесвердер после уничтожения передних отрядов значило вести людей просто на гибель. Он знал, что ему придется предстать перед магистром и маршалом, и понимал, что меньше будет сраму, если он приведет хотя бы одного знатного пленника. Живой рыцарь значит больше, чем рассказ о том, что двое рыцарей захвачены в плен.
Слушая хриплые выкрики и проклятия Арнольда, Мацько сразу понял, что большего от них ему не добиться и надо брать, что дают.
— Вот о чём я ещё хочу вас попросить, — сказал он, обращаясь к Вольфгангу, — я уверен, что мой племянник сам поймет, что ему надо ехать с женой, а мне оставаться с вами. Однако на всякий случай позвольте мне сказать ему, что об этом и говорить не приходится, ибо такова ваша воля.
