И, довольный собой, он улыбнулся, а духовные и светские рыцари поднялись со своих мест и, подбежав гурьбою к великому магистру, стали передавать друг другу свернутый в трубку тесак; все они хранили молчание, ибо дрогнули сердца их, когда увидели они такую силу.
— Клянусь головой святого Либерия! — воскликнул наконец магистр. — У вас железные руки.
А бургундский граф прибавил:
— И железо получше. Скрутил тесак, будто он слеплен из воска.
— И не покраснел, и жилы не вздулись! — воскликнул один из монахов.
— Это потому, — ответил Повала, — что народ наш простой, но закаленный, не знает он таких достатков и роскоши, какие я вижу здесь.
Тут к нему подошли итальянские и французские рыцари и заговорили с ним на своих звучных языках, о которых старый Мацько говорил, что они похожи на звон оловянных мисок. Они восхищались его силой, а он чокался с каждым и отвечал:
— У нас на пирах часто скручивают тесаки. А коли тесак поменьше, так его иной раз и девушка скрутит.
Но немцам, которые любили похваляться перед иноземцами своим ростом и силой, было стыдно, зло их брало, и старый Гельфенштейн крикнул через весь стол:
— Это позор для нас! Брат Арнольд фон Баден, покажи, что и у нас кости не из церковных свечей! Дайте ему тесак!
Слуги тотчас принесли тесак и положили его перед Арнольдом; но то ли немец смутился стольких свидетелей, то ли пальцы у него и впрямь не были такие сильные, как у Повалы, только согнул он тесак, а скрутить не смог.
Не один иноземный гость, кому крестоносцы нашептывали, что зимой начнется война с королем Ягайлом, крепко призадумался в эту минуту и вспомнил, что зима в этом краю бывает жестокая и что лучше, пожалуй, пока есть ещё время, вернуться под ласковое небо в родной замок.
И вот что удивительно: подобные мысли пришли им в голову в июле, в самый зной, в чудную погоду.
XXXVI
В Плоцке Збышко и Мацько княжеского двора не застали, князь и княгиня, взяв с собой всех своих восьмерых детей, по приглашению княгини Анны Дануты уехали в Черск. От епископа рыцари узнали, что Ягенка решила остаться в Спыхове у одра Юранда до смерти старика. Это было им на руку, они сами тоже собирались в Спыхов. Мацько до небес превозносил Ягенку за её доброту, за то, что она пренебрегла черскими забавами, танцами и увеселениями и предпочла уехать к умирающему, который не был ей даже сродни.
— Может, она это для того сделала, чтобы с нами не разминуться, — говорил старый рыцарь. — Давно уж я её не видал и рад буду встретиться с нею. Знаю, что и она будет рада. Верно, выросла девка, ещё краше стала.
— Очень она изменилась, — сказал Збышко. — Всегда она была хороша собою, но я помню её простой девушкой, а теперь ей… и в королевские покои впору.
— Так изменилась? Да ведь Ястжембцы из Згожелиц — это древний род, их боевой клич: «На пир!»
На минуту воцарилось молчание, затем снова заговорил старый рыцарь:
— Верно, так оно и будет, как я говорил тебе, потянет её в Згожелицы.
— Мне и то было удивительно, что она оттуда уехала.
— Она хотела присмотреть за больным аббатом, некому ведь было за ним поухаживать. Да и Чтана с Вильком боялась, я сам ей сказал, что братьям без нее будет спокойнее.
— Да, уж на сирот они не стали бы учинять набеги.
Мацько задумался.
— Не отомстили ли они мне за то, что я увез её, может, уж Богданец по бревнышку растащили, Бог один знает! Да и не знаю, одолею ли я их, как ворочусь. Парни они молодые, крепкие, а я старик.
— Ну, это уж вы кому-нибудь другому пойте, — ответил Збышко.
Мацько и в самом деле говорил не совсем искренне, у него другое было на уме, и старик только рукой махнул.
— Кабы я в Мальборке не хворал, тогда бы ещё ничего! — возразил он. — Но об этом мы поговорим в Спыхове.
Переночевав в Плоцке, они на другой день двинулись в Спыхов.
