— А княгиня Анна ещё здесь?
— Спасибо ей! Хорошая женщина. Она ещё здесь, потому что Дануся заболела, а княгиня любит её, как родную дочь.
— Ах ты боже мой! Так и Дануся захворала. Что же с нею такое?
— Да разве я знаю?.. Княгиня говорит, будто сглазили.
— Это, верно, Лихтенштейн! Не кто иной, как пес Лихтенштейн.
— Может, и он. Да ведь что с ним поделаешь? Ничего.
— Так это потому меня все забыли, что она была больна…
Збышко стал широким шагом расхаживать по темнице, затем схватил и поцеловал руку Мацька и сказал:
— Да вознаградит вас Бог за все, что вы сделали, — ведь это вы из-за меня умрете, но уж раз вы до самой Пруссии добрались, так, пока ещё совсем не свалились, сослужите мне ещё одну службу. Сходите к каштеляну и попросите его, чтоб на рыцарское слово отпустил меня, ну хоть на двенадцать недель. Я вернусь, и тогда пусть уж рубят мне голову, а так ведь нельзя погибать нам, не отомстивши. Знаете… я поеду в Мальборк и тотчас пошлю вызов Лихтенштейну. Иначе никак нельзя. Либо он умрет, либо я!
Мацько потер лоб:
— Сходить-то я схожу, да только позволит ли каштелян?
— Я дам рыцарское слово. На двенадцать недель, больше мне не надо.
— Что там говорить: на двенадцать недель! А если тебя ранят и ты не вернешься, что тогда подумают?..
— Хоть на четвереньках приползу. Не бойтесь! А тем временем, может, король вернется из Руси; тогда можно будет упасть к его ногам и просить о помиловании.
— Это верно, — сказал Мацько.
Однако, помолчав, он прибавил:
— Мне ведь каштелян вот что ещё сказал: «Мы о вашем племяннике из-за смерти королевы забыли, а теперь надо уж кончать с этим делом».
— Да нет, он позволит! — с надеждой сказал Збышко. — Он ведь знает, что шляхтич сдержит слово, а сейчас ли мне голову рубить или после Михайлова дня, это ему все едино.
— Что ж! Еще сегодня схожу.
— Сегодня вы подите к Амылею и немножко отлежитесь. Пусть он вам какого-нибудь снадобья к ране приложит, а завтра сходите к каштеляну.
— Ну, с Богом!
— С Богом!
Они обнялись, и Мацько направился к выходу, однако на пороге он остановился и наморщил лоб, точно что-то вдруг вспомнив:
— Да ведь ты ещё не носишь рыцарского пояса! Лихтенштейн скажет, что с неопоясанным драться не станет, — что ты с ним тогда поделаешь?
Збышко смутился, однако только на одно короткое мгновение
— А как же на войне бывает? — спросил он. — Разве опоясанный непременно выбирает опоясанных?
— Война — это война, а поединок — это совсем другое дело.
— Так-то оно так… однако погодите… Надо как-нибудь это дело уладить. Да вот… есть выход! Князь Януш меня опояшет. Если княгиня с Дануськой его попросят, он опояшет. А по дороге я ещё буду драться в Мазовии с сыном Миколая из Длуголяса.
— Это из-за чего же?
— Миколай — вы его знаете, тот придворный княгини, которого зовут Обухом, — обозвал Данусю коротышкой.
Мацько воззрился на него в изумлении, а Збышко, желая, видно, получше растолковать ему, в чем дело, продолжал:
— Я этого тоже не могу простить, а ведь с Миколаем не приходится драться, ему уж, пожалуй, все восемьдесят.
— Послушай, парень! — воскликнул Мацько. — Жаль мне твоей головы, но ума твоего нисколько, потому что глуп ты как пень.
— Да чего же вы сердитесь?
Мацько ничего не ответил и хотел уж уйти, но Збышко подбежал к нему:
— А как Дануська? Выздоровела? Да не сердитесь вы по пустякам. Ведь вас столько времени не было.
И он снова склонился к руке старика; тот пожал плечами, но уже мягче ответил:
