— Батюшка! Батюшка! Я буду плакать!
Юранд любил её, видно, больше всего на свете: с нежностью положил он руку на голову дочери. На лице его не отразилось ни досады, ни гнева, одна только печаль.
Збышко тем временем оправился и сказал:
— Как же так? Значит, вы хотите воспротивиться воле Божьей?
— Коли будет на то воля Божья, — ответил ему Юранд, Дануся будет твоею, но я на это не могу дать своего согласия. И рад бы дать, да не могу.
С этими словами Юранд поднял Данусю и, взяв её на руки, направился было к двери, но, когда Збышко хотел преградить ему дорогу, он задержался на минуту и сказал:
— Я не буду на тебя в обиде за рыцарскую службу, но больше ни о чем меня не выпытывай, я ничего не могу тебе сказать.
И вышел вон.
IX
Однако на другой день Юранд не сторонился Збышка и не мешал ему оказывать Данусе в пути всякие услуги, которые тот как рыцарь должен был ей оказывать. Как ни огорчен был Збышко, он все же заметил, что угрюмый пан из Спыхова поглядывает на него с благосклонностью и даже как будто сожалеет о том, что вынужден был дать ему столь жестокий ответ. По дороге молодой шляхтич не раз пытался приблизиться к Юранду и завязать с ним разговор. После выезда из Кракова это легко было сделать, так как оба они сопровождали княгиню верхом. Юранд, который обычно был молчалив, со Збышком беседовал довольно охотно; но как только тот делал попытку узнать, какое же препятствие встало между ним и Данусей, внезапно обрывал разговор и снова становился угрюм. Збышко подумал, не знает ли обо всем этом княгиня, и, улучив удобную минуту, попробовал расспросить её, но и она не много могла ему рассказать.
— Какая-то тайна тут скрыта, — заметила она. — Мне сам Юранд сказал об этом, но просил ни о чем не выпытывать. Должно быть, он связан какой-то клятвой, это бывает. Бог даст, со временем все разъяснится.
— Мне без неё жить на свете все равно, что псу на привязи иль медведю в яме, — сказал ей Збышко. — Ни тебе радости, ни утешения. Одна тоска да печаль. Уж лучше было мне пойти с князем Витовтом к Тавани, пусть бы меня там татары убили. Но ведь мне сперва надо дядю отвезти домой, а потом, как я обещал, павлиньи чубы сорвать у немцев с голов. Может, убьют меня при этом, ну да оно и лучше было бы, чем смотреть, как другой возьмет Дануську.
Княгиня подняла на него свои добрые голубые глаза и спросила с некоторым удивлением:
— Да неужто ты бы допустил до этого?
— Я-то? Да покуда я жив, этому не бывать! Разве рука отсохнет и не сможет держать секиру!
— Вот видишь!
— Да, но как же мне её против воли родительской взять?
Будто про себя княгиня молвила:
— Господи, всяко бывает…
А потом Збышку сказала:
— Да разве воля Божья не выше родительской? А что сказал Юранд? «Коли будет на то воля Божья, — сказал он, — быть ей за Збышком».
— Он и мне это говорил! — воскликнул Збышко. — «Коли будет на то воля Божья, — сказал он, — быть ей за тобою».
— Вот видишь!
— При ваших милостях, вельможная пани, одно это у меня утешение.
— Мною ты не обижен, а Дануська тебе будет верна. Еще вчера я её спрашивала: «Будешь ли, Дануська, Збышку верна?» А она мне отвечает: «Не ему, так никому не достанусь». Молодо-зелено, но ежели даст слово, то сдержит его; шляхтянка она, не какая-нибудь приблуда. И мать у неё была такая.
— Дай-то Бог! — сказал Збышко.
— Но только помни, и ты сдержи свое слово, а то ваш брат такой: обещается верно любить — смотришь, а уж липнет к
