любовью к «десятинщикам». Зачем дома лишние проблемы? Практически все военные училища, где готовят кадровых офицеров, выводят с Октуберана и Квинтилиса куда-нибудь подальше. Это первое. Что же до нас, абордажной пехоты…
Марк ждет.
— Либурнариев учат в среде варваров. Техноложцев. Гематров, брамайнов, вехденов. Кого угодно, только не помпилианцев! Что, еще не въехал?
Марк молчит.
— Тебе дают время узнать, что вокруг — люди. Инорасцы, свободные граждане Ойкумены. И в то же время они — ботва. Чуешь парадокс? В баре — люди. На стоянке — люди. На занятиях в училище — ботва. В супермаркете, на пляже — люди. Во время операций по захвату — ботва. На Сечене, Тренге, Китте, Серафиме — люди. При абордаже — ботва. После клеймения — рабы. Шаг, и люди становятся ботвой. Еще шаг, и ботва превращается в рабов. В фундамент энергетики Помпилии. Тебя учат, как маленького ребенка: нельзя клеймить объект где угодно, направо и налево. Абордажник, ты учишься жить рядом с инорасцами. Терпеть, любить, ссориться. Пить пиво в их компании. Соблюдать законы Лиги, нарушать законы Лиги. Сознательно выбирать время нарушения и время соблюдения. Видеть грань, за которой инорасец становится ботвой! Владеть этой гранью, как оружием. На Октуберане, среди своих, ты этому не обучишься. Сорвешься там, где не следует. Волков натаскивают не кусаться попусту. Или ты хватаешь за глотку, или не скалишь клыки. Понял?
— Так точно, госпожа обер-декурион!
— Вот же дурак на мою голову…
Впереди — огни КПП. В кармане Ливии Метеллы пищит уником.
— Слушаю вас, господин обер-манипулярий! — (Канал связи закрытый, Марку не слышно, что говорит Назон.) — Так точно! Сейчас буду… Рядовой Тумидус! Бегом в казарму…
Уником булькает. Ливия вслушивается в беззвучный монолог начальника учебки.
— Отставить, боец, — наконец говорит она. — Сопровождайте меня.
— Есть сопровождать! — козыряет Марк.
— Банда Гната Кожемяки, — сказал Назон.
Глаза обер-манипулярия были красней, чем у кролика. Знаменитый бас гудел приглушенно, как из бочки, но в нем слышалось рычание. От невзрачного, ничем не примечательного офицера, сосланного командовать учебной частью в захолустье, не осталось и следа. Назон бродил по кабинету, словно волк по клетке.
— Жандармы выбили их из Кучарской пущи. Это так говорится: из пущи. На деле Гнат квартировал по тамошним селам. Кое- кому платил; остальные боялись. Гнат был скор на расправу. Банду взяли во сне, тепленькими. Тех, кто сбежал в пущу, искали с собаками — и добивали. Целый день…
Назон помолчал, глядя в стену.
— Атаман Гнат ушел. С ним — ближний круг, десятка полтора головорезов. Три часа назад они ворвались в город, в дом предводителя здешнего дворянства. Юго-западная окраина, над Мышлей. Предводитель устроил бал к шестнадцатилетию дочери…
— Заложники, — кивнула обер-декурион Метелла.
Марк помалкивал в углу. Он чувствовал себя лишним.
— Заложники, — подтвердил Назон. — Человек семьдесят, в бальной зале. Больше половины — женщины. Гнат требует деньги, много денег. И вертолет, или что у них тут летает, до границы с Кышыном. Если к рассвету атаман не получит требуемое, он начнет убивать заложников. Со мной связался полковник Трубячинский, командир гусар. У него в распоряжении полк кавалерии, и он бессилен. Его люди могут штурмовать дом. Но штурм не спасет заложников…
Мелкий, быстрый в движениях центурион Плиний встал:
— Разрешите вопрос?
— Спрашивайте, центурион.
— Почему Трубячинский обратился за помощью к вам?
— У него нет выбора. Время не ждет. Кроме того, полковник Трубячинский плохо понимает нашу специфику. Для него абордажная пехота что-то вроде десанта. Хочу сразу предупредить во избежание недоразумений. Ни один солдат не покинет пределы учебной части. Это же относится к деканам и декурионам, не нюхавшим плазмы. Я собрал здесь только офицеров и декурионов с боевым опытом. Я не приказываю. Я излагаю ситуацию. Кто сочтет нужным, пойдет со мной добровольцем. Если вы
