цирк. Был один клоун, стало два; четыре, считая с секундантами.
Выйдя на берег, Марк холодно поздоровался. Взгляд его был прикован к легчайшей сабле и кинжалу с пламевидным лезвием, выбранными Катилиной. Оружие держали Секст и Гельвий; из-за этого получалось, что и приветствие и внимание Марка адресовались секундантам. Меня словно и нет, подумал Катилина. Злоба распирала его, злоба на весь свет. Изувечу, решил он. Нет, нельзя. Ладно, по обстоятельствам…
— Что там у тебя? — кривя рот, спросил он. — Тростника по дороге нарвал?
Уложив футляры на песок, Марк откинул крышки.
— Что это? — удивился Секст. — Палки?
— Шамберьер, — ответил Марк. — Шамберьер и фарпайч.
— Что?! — Секст побагровел.
— Кнуты, — разъяснил Гельвий. — По-моему, это кнуты. — И добавил без дурного умысла: — Катилина, он думает, что ты лошадь.
Лицо Катилины превратилось в маску демона. Казалось, ладонь-невидимка смяла черты курсанта, исказив внешность, ранее привлекательную, до неузнаваемости. Лоб усеяли бисеринки пота, пальцы сжались в кулаки. От молодого человека пахло зверем, хищным зверем. Ярость затопила пляж: в манграх усилился гвалт макак, над зарослями ротанга вспорхнула стайка желтокрылых бульбулей. На рифе, оттеняя ситуацию незыблемым спокойствием, без движения замерла темно-серая цапля, изящнее танцовщицы.
— Подарок деда, — сказал Марк. — Мои талисманы. Я решил… — И замолчал.
— Ты пожалеешь, — тихо пообещал Катилина. — Ты еще очень пожалеешь…
Пожав плечами, Марк достал свое оружие из футляров. Шамберьер он взял в правую руку, фарпайч — в левую. Гибкие рукояти слегка пружинили. Хвост шамберьера, сплетенный из мягкой кожи, был длинным; конец его украшал узел из шпагата, с расщепленными концами. Рядом с этой кожаной змеей хвост фарпайча выглядел куцым огрызком, бедным родственником.
— Все по правилам, — сказал Секст. Он видел, как бесится Катилина, и боялся, что тот кинется в бой, не дождавшись отмашки. — Каждый выбрал что хотел. Теперь я хочу предложить вам кончить дело миром.
— Да, миром, — кивнул Гельвий.
Он боялся, что дуэлянты согласятся.
Марк отрицательно мотнул головой и отошел от Катилины подальше, метров на пятнадцать. Дед, думал Марк. Деда, а деда… Я помню, что ты делал с подброшенным яблоком. С цветком, любым из клумбы, на выбор. У меня так никогда не получалось. Пак рассказывал мне, что ты до полусмерти отколотил клоуна из чужой труппы, который бил шамберьером жену-акробатку. Справедливости ради, заметил Пак, после побоев у девчонки пошел трюк. «А у клоуна? — спросил я. — Что пошло у него после побоев?» Кровь из носа, расхохотался Пак. Деда, а деда, я совершаю ошибку?
Вытянув правую руку вперед, Марк сделал легкий взмах — словно бросал камешек, зажав его кончиками пальцев. Шамберьер ожил, раздался громкий щелчок. В том месте, куда ударил конец хвоста, взвился смерчик песка. Марк повторил взмах с большей силой. Камень в пяти метрах от него взлетел в воздух. Невысоко, буквально на ладонь, но это вызвало у секундантов вопль восторга. Из курсантов Секст и Гельвий превратились в мальчишек, чудом попавших в цирк.
Мрачнее ночи, Катилина забрал у них свои клинки. Удар, еще удар. Лезвия со свистом рассекли воздух. В капусту, говорили клинки. В лапшу. Ненавижу цирк.
— Твой дед, — сказал, как плюнул, Катилина. — Твой дядя. Это у вас семейное. Кувырки на потеху инорасцам. Ты и в либурнарии пошел, лишь бы доказать, что ты другой. Хочешь, я выпишу тебе справку? У меня есть чем писать…
— Начинайте! — крикнул Секст.
Успел он или опоздал, но Катилина будто с цепи сорвался. Быком на красную тряпку он ринулся к Марку, сокращая дистанцию. В ответ хлестнул шамберьер. Дед Марка, в бытность руководителем группы наездников, курировал на манеже конную шестерку — и мог попасть по уху лошади, заслужившей наказание, не зацепив остальных. Внук такого не умел. Максимум, что удавалось Марку из дедовой науки, — сшибать мячики и бумажные фантики, разложенные по кругу, в пределах досягаемости. Он целился Катилине в колено, но, охваченный возбуждением, промахнулся, угодив по бедру, впрочем изо всей силы.
Хвост шамберьера рассек штаны, кожу и латеральную мышцу бедра. Последнюю, к счастью, неглубоко. Охвачен бешенством, Катилина не почувствовал боли. Второй удар — фарпайчем — он парировал саблей и уже готов был рубить противника, когда Марк отскочил в сторону и поднял вверх бичи, как если бы решил сдаться.
— Кровь. — Он мотнул головой, указывая на ногу Катилины.
