Ганка ничего не ответила, только глубоко вздохнула. Она не рада была спасению грамот и вспоминала слова, которые сказала старухе на прощанье: «Лучше жить теперь в страхе, чем жалеть потом! Как бы и вы не пожалели, да только поздно будет!»
Молодой Козина стал спокойнее. Миновала пора мучительного внутреннего разлада. Решение принято. Бой начался. Всеобщее уважение и доверие были для него наградой за прежние косые взгляды близких знакомых и самой матери. Вновь обрел он свое мужественное сердце, которым раньше всецело владели жена и дети. Он готов был идти на все, лишь бы довести борьбу до конца. Начало было тяжелое, но теперь дело принимало благоприятный оборот. Одно только сильно тревожило его —это вести из деревень о том, что постршеков-ские не вышли на охоту, несмотря на барский приказ, а за ними и ходовские отказались дать подводы для замка. Беспокоило сто то, что и в других деревнях начались такие же дела; а в Страже и Тлумачеве не заплатили к рождеству оброк и не выслали на баронские гумна людей для молотьбы. Козина считал, что, пока дело не решено, такие действия большая ошибка. Они дают оружие в руки тргановского пана. «Прокуратор» Сыка полностью соглашался с ним.
— Судимся с панами из-за неправды, а как бы нам самим не пришлось отвечать,—говорил он Козине в тот воскресный вечер, когда они были вместе в правлении, а Ганка сидела у свекрови. Оба сошлись на том, что надо внушить людям благоразумие и сказать старостам, чтобы они не допускали таких поступков.
В это время в горницу старосты вошел Матей Пршибек. Лицо его было менее сурово и хмуро, чем обычно, и глаза его заблестели, когда он еще на пороге начал:
— Не умер еще ходский дух!
Козина и Сыка догадались, что он имеет в виду. А Пршибек стал рассказывать новости, принесенные им из города: в Поци- новице молодой Шерловский сцепился с барским лесничим и чуть не убил его.
— За что? —спросил Сыка.
— Хотел отнять у него ружье.
Сыка молчал, почесывая затылок. Козина же решительно осудил Шерловского.
Лицо Пршибека омрачилось. Он взглянул исподлобья на обоих и, немного помедлив, сказал:
— А по-вашему, он должен был отдать ружье и подставить спину под палки и только потом идти к прокуратору?
— Не надо было ходить в лес. Матей ударил кулаком по столу.
— И это говоришь ты, Козина?
— Да, я. Нечего нам сейчас ходить в лес. Это значит лить воду на панскую мельницу. Процесс еще не выигран… И пока…
— Пока всех нас не перебьют. Ой, Козина, в Вене нам не помогут, только за нос водить будут. Вот наша помощь,—и Матей Пршибек потряс в воздухе своим внушительным чеканом.—Вот от чего затряслись бы паны, а не от каких-то там прокураторских бумажонок.
— Ну, это от нас не уйдет,—ответил Козина,—поверь, что сейчас такими поступками мы можем испортить все дело.
Сыка одобрительно кивал головой и собирался тоже сказать что-то, но в это время перед домом остановились сани, и в комнату вошел драженовский староста Криштоф Грубый.
— Эй, вы, тут! —весело начал он.—Ты чего, Матей, хмуришься, а ты, Ян, красен, как пасхальное яичко?
Сыка рассказал, о чем спор. Беловолосый старик положил руку Пршибеку на плечо и ласково сказал:
— В тебе говорит добрая ходская кровь. Но сейчас другое время. Чеканом не все сделаешь. Да, может, он и вовсе не понадобится.
И Грубый вытащил из-под плаща письмо, говоря, что, как только он получил его, он сейчас же велел запрягать, чтобы поделиться новостями с друзьями. Письмо было из Вены от по-стршековского Псутки с припиской от Юста. «Прокуратор» Сыка даже прищелкивал пальцами, когда читал. При дворе приняли жалобу ходов и назначили комиссию для рассмотрения их тяжбы с бароном фон Альбенрейтом. Козина, тоже склонившийся над письмом, покраснел от радости. Старый Грубый, хотя и знал уже, о чем говорится в письме, затаив дыхание слушал Сыку, читавшего вполголоса. На лице его играла улыбка. Только Пршибек не выказал ни малейшей радости.
— Это не конец. До решения еще далеко,—сказал он.— И что такое эта комиссия?
— Что такое эта комиссия? —вскочил Козина и начал с увлечением объяснять Пршибеку: —А вот что. Ты помнишь регрейшт зПепНит, когда нашим отцам и дедам объявили, что наши права —ничто, что их не существует и что мы не смеем ссылаться на них? Помнишь, как старики хватались за голову, как плакали и рыдали, проклиная эти два латинских словечка? Спроси у своего отца! А не помнишь, так вспомни, как усмехался Ломикар, когда наши грамоты горели в огне! Он думал, что теперь конец. Да не тут-то было!
