были ошеломлены. Порою кто-нибудь резко оборачивался к соседу и молча встречался с ним смятенным взглядом. Чем крепче была надежда, тем больнее было разочарование. У всех словно язык отнялся. Ведь это невозможно! Прислать подобный ответ! Чиновник прочел роковое место и на мгновение замолк. Над толпой еще висела зловещая тишина, и вдруг из груди кого-то обманутого, оскорбленного мощно грянуло в эту свинцовую тишину:
— Это неправда!
Первый порыв вихря, предвещающий бурю, ворвался во двор. И сразу взметнулись тысячи гневных возгласов, воздух наполнился криком негодующих ходов. Этими словами было сказано все. Грозный рев толпы служил ответом краевому гетману и бурной поддержкой человеку, кинувшему эти два слова. То был Козина. Он выступил из толпы и остановился прямо против окна. Высоко подняв голову и глядя горящими глазами в лицо гетману, он заговорил. Едва только в толпе услыхали голос Козины, крики стали стихать, и вскоре водворилась тишина.
— Это неправда, этого не может быть! —восклицал Козина.—Если бы то, что здесь читали, было правдой, если бы у нас не было никаких прав и привилегий, то это сказал бы нашим ходокам в Вене сам император. И зачем бы стали назначать комиссию, если бы наши права утратили силу?
Ламмингер, точно ужаленный, весь передернулся и высунулся из окна, но тотчас же отшатнулся назад, отброшенный новым взрывом бешеных криков.
— Верно! Верно! —гремело со всех сторон среди бури оглушительных гневных возгласов.
— И наши тоже нам написали бы! —кричал Эцл, обращаясь к толпе.
Гетману пришлось ожидать, пока шум несколько стих.
— Кто из вас подал жалобу? — крикнул он из окна.
— Мы все! Я! Я! Мы все! —прозвучал единодушный ответ. Толпа напоминала разволновавшееся озеро. Кое-где вокруг
более пылких смельчаков стали образовываться плотные кучки людей. Краевому гетману удалось все же еще раз обратиться с речью. Он предупреждал их и призывал к спокойствию. Волнением и криками делу не поможешь, они уже достаточно повредили себе своими проступками против барона фон Аль-бенрейта — тем, что самовольно охотились в его лесах, не выходили на барщину, не платили податей, избивали его слуг и забылись до такой степени, что нанесли возмутительнейшее оскорбление самому барону.
Общий смех прервал в этом месте гетмана. Гетман, однако, не смутился и продолжал, повысив голос:
— Дошло дело до того, что ваш пан не чувствует себя в безопасности среди вас и вынужден просить солдат для охраны!
Дикий рев снова прервал речь гетмана.
— Солдат? Против нас? Стрелять в нас? —раздались отовсюду вопли отчаяния.—Войско против нас! Это живодер!—Над разъяренной толпой блеснул чекан, один, другой, третий, и через мгновение целая туча страшных палиц грозила панскому окну.
Ламмингер поспешил скрыться.
— Именем его императорского величества!..—надрывался гетман. Ему много раз пришлось повторять этот возглас, пока он был услышан толпой.
— Войска уже были посланы, но ваши ходоки просили во дворце…
— Кто дал им право? —воскликнул Эцл-Весельчак.
— Они подписали бумагу, составленную вашим прокуратором…
— Негодяй! Никто его не просил! Он подкуплен!
— Подкуплен! Подкуплен! —кричали в толпе.
— Делайте, как хотите, но я даю вам добрый совет. Повинуйтесь и исполняйте, что вам велят. Тут дальше говорится в решении, что вы должны в моем присутствии под присягой обещать покорность своему милостивому пану, барону фон Альбенрейту. Только в этом случае вы можете получить прощение…
Он недоговорил. Дикий взрыв возмущения привел отважного чиновника в смущение.
— У нас еще есть наши грамоты! —кричал гетману Эцл.
— Не будем присягать! Не будем! Мы не обязаны! —раздавалось среди бури яростных криков.
И вдруг громовой голос покрыл эту бурю:
— На Ломикара!
Это был голос Матея Пршибека. И весь двор ответил ему:
— На Ломикара! Смерть ему! Вей Ломикара! И лес чеканов грозно поднялся над толпой.
