— Юрий Владимирович, а сами вы служили?
понять и принять этого.
— Не довелось. Воевал только на экране.
— Но ведь такое было во все времена…
— Да и войну вы, наверное, в силу возраста не можете помнить…
— Сегодня особенно. Моя бабка (она во время войны работала врачом в ново-
— Когда война началась, мне было только 4 года, но я все помню. Родом я из Но-
сибирской горбольнице) рассказывала мне такую историю. В больницу привезли
восибирска. Помню, как 22 июня мы с мамой и ее подруга с дочкой поехали на ле-
мальчика. Ему требовалась срочная операция. Его мать, вся в золоте и панбархате,
вый берег Оби. Мы отдыхали на природе, ловили каких-то жуков. Когда вернулись
металась по больнице, умоляя спасти сына. «Всех озолочу, — кричала она в истери-
домой, по нашему ламповому радиоприемнику, передавали обращение Молотова
ке, — он не должен умереть. Он у меня во время блокады шоколад жрал». Не знаю,
(это я потом узнал, что это был Молотов, что это было 22 июня). Помню, как мама,
чем кончилась эта история. Но запомнилась мне она тем, что, оказывается, и во вре-
молодая, в красивом платье из крепдешина стояла и слушала. Что уж там говорили,
мя войны были люди колоссальнейших возможностей: они могли позволить себе
я тогда ничего не соображал, Но как мама слушала, помню. Такого не было — ни до,
и в блокаду шоколад жрать. Так что, это было всегда. Только сегодня это уж очень
ни после. Только спустя годы я понял: мама выслушивала смертный приговор. Без
вылезло на первый план. Это утвердили законодательно и идеологически.
определенной даты… Но всем нам… Всей стране…
— Судя по всему, вы поддерживаете коммунистов.
Немец далекой Сибири, конечно, не грозил, но к нам, в эвакуацию, приехали
