Пусть сбежит – ни слова против!
Так и водится в природе:
всё, что надоело вроде –
вон!
Он, как все, сбежит далече.
Ну и пусть! Держись покрепче!
И пригнись! И стисни зубы!
Будешь хныкать хоть и глухо, –
не рассчитывай на ухо
хоть какое! Что? Покоя
хочется? Играй героя!
И к тебе сбегутся – любо! –
как к младенцу душегубы!
Ух!
Никому уже не режет
слух, что жизнь – блядюра! Реже
сердце что-либо мятежит. Даже факт.
Никому уже не нужен
тот, кто душу – да наружу,
нужен тот, кто не нарушит такт.
Жизнь – дерьмо и блядь на роликах,
но на длинных на иголках
смотришься ты, смотришься ты – ух!
Цок и цок, и снова цок!
Прямо – не наискосок!
Западает, замирает дух!
Смотришься ты хоть куда!
Это правда – да и да!
И любить умела ж иногда!
Но любовь, скажи, к чему,
если цоку твоему
было оборваться под петлёй!
Затянула ты стежок
на петле. Ещё шажок.
И потуже. И потом слезой
поперхнулась, но, скрепясь,
скрипнула зубами раз,
и – открылась рана, прорвалась
кровь.. И боль с тобой вдвоём
в выкрике твоём немом
пропадает: 'Жизнь – дерьмо!'
Пер. Нодар Джин
ОБРАЩЕНИЕ НОМЕР ТРИ
Я для тебя – запуганного и забытого,
Единственного никакой ценой не битого,
Того, кто пренебрёг своею молодостью,
Кто правду не посмел искать из доблести,
Рыдал, когда вокруг тебя рыдали,
Вершил, когда вокруг пытались, –
Я для тебя единственного стерегу
В последней паре рифм последнюю серьгу.
Я стала б для тебя совсем иная.
Расковыряла бы себя до дна я
и душу выложила б всю –
тебе на суд.
Я для тебя преодолела страх
перед наслышанными рифмами в стихах.
Я для тебя сухой слезой
слезиться буду, дорогой.
Ты – тот, кто не по циферблату
отсчитывал часы, а по набату,
кто собирал себя из выброшенных строчек, –
пространство, говорил, меж нами – просто прочерк.
Ты – словно небесвод после дождей –
опустошён. Притих из-за болей.
Забудь! Живи! Греши! Прости!
Ты и приснишься мне в конце пути.
Последний день зимы –
Спасенье!
Последнее – введенье
в привидение,
в почти что веру:
я, тебя обняв,
спросила: «Как ты?»
Ты: «Я? Нет меня!»
Объятье первое. В нём тонет
жёлтый свет.
Я погребла лицо в ладони,
когда тебя, сказали, нет.
Пространство расширяется во времени.
Само пронизывает время.
Слова – тяжёлые от бремени –
забыли рифмоваться. Немы.
Ты. От тебя осталось меньше единицы.
Я. Послемыслие к тебе, не послесловие.
Мне хочется поверить в небылицы,
что из земли твоя на землю снова
душа вернулась, а в земле ты – тот, кто был;
что червь могильный плоть твою не источил
и сам потом не превратился в гниль.
«Из мусора рождаются стихи». Из пыли.
