потом на полу тело его обгорелое нашли.
А ведь ничего дурного и не сделал никому – просто всё непознанное страх людям внушает, даже если во благо его использовать.
Еще была история известная, в наших же краях случилась лет за десять до моего рождения, из уст в уста ее передавали полушепотом, как мрачную сказку.
Старуха жила древняя, не пойми как душа в ней держалась. Однажды январским утром прогуливаясь по замерзшей реке, провалилась в прорубь, ушла под лед да и утопла насмерть. Подводным течением тело ее куда-то утащило – только весной и нашли, почти в пятидесяти километрах ниже по реке, с лицом, водяными крысами объеденным. Смерть, конечно, как несчастный случай оформили. Еще и вздыхали: зачем понесло гулять такую старую, за каким поперлась спозаранку на реку? Соседи бабкины помалкивали, друг друга прикрывая, – вся деревня знала, что на самом-то деле никуда старуха не ходила, это за ней на рассвете пришли, одеться заставили, за волосы из дома выволокли, к проруби подвели да столкнули в нее, а она сопротивлялась.
Сильная была старуха, руки цепкие – уже вся ушла в ледяную темную воду с головой, а желтые руки за края проруби уцепиться пытаются, ногтями она лед царапает. Убийцы стоят вокруг проруби и молча смотрят. Вечность целая, показалось, прошла, пока не ушла наконец целиком в воду, но когда один мужик к проруби наклонился, рука старухина вынырнула и за горло его ухватила, с собою утянуть попыталась.
А почему казнили старуху? Да потому что годами изводила она жителей деревни. Был у нее мрачный дар смерть чужую предсказывать. Иногда придет к кому-нибудь, сядет на завалинку и начнет бубнить: «Вижу ее, стоит уже за тобою, близенько, крылья у ней перепончатые, как у огромной мыши летучей, раскинула их и обнять тебя пытается. Поостергся бы ты, милок, посидел бы дома дня три, авось и забыла бы о тебе смертушка». Проходит день, и погибает тот, кому старая смерть накликала.
Она еще перед односельчанами оправдывалась: «Я же не призываю смерть, я просто ее близость чувствую. Обо мне говорят – глаз черный. А я просто вижу. Им бы меня послушать вместо того, чтобы злиться».
Ну, вот и договорилась однажды. Извести решили проклятую. И ведь вины никто за собою не чувствовал – это была будто бы братская, объединяющая борьбы со злом.
Колдун, конечно, тоже о таких историях слышал, но за себя не волновался. В дом свой спокойно людей пускал, хотя слухи о нем по округе ходили самые мрачные. Людей страх держал – боялись они его. И уважение, которое внушал Колдун, на страхе росло, им питалось. Плевать всем было и на слова его, которыми он, надо сказать, попусту и не разбрасывался, и на книги, им прочитанные, и на силу, ему дарованную.
Колдун разным людям помогал.
Бывали истории очень занимательные.
Однажды привели к нему девочку-лунатика, которая ночью заколола ножом кота, а проснувшись, ничего об этом не помнила. Ее родители хотели не лезть на минное поле официальной психиатрии, а помочь ребенку. Уберечь самих себя от участи кота. Вид у родителей был болезненный, сон у них был некрепкий и прерывистый – видимо, пробуждались от каждого шороха, боялись, что у дочери снова случится приступ, и она подкрадется к ним с мясным тесаком.
Устроившись в сугробе под окном, я слушал их историю как страшную сказку.
В крошечном городке за Полярным кругом, почти у самого Ледовитого океана жила-была одна семья – отец, мать и дочь двенадцати лет от роду. Дочь с младенчества была слабенькой – хилый северный цветок. Диатез, анемия, почечные колики, низкое давление. Ее жизнь была набором строгих ограничений – на сквозняке сидеть нельзя, есть что-нибудь, кроме пресной каши, вареного мяса и жидкого супа, нельзя, долго находиться в общественном месте – ни в коем случае. Даже в автобусе она ездить не могла, в толпе и духоте с ней случались обмороки. Из школы ее пришлось забрать на домашнее обучение. Родители уже и надежду потеряли, что с возрастом она окрепнет, перерастет все недуги, хотя и у врачей лучших консультировались, и каждое лето возили ее в Евпаторию. Отец на несколько месяцев уезжал на вахту, мать оставалась дома, но очень этим обстоятельством тяготилась. Она была еще совсем молодой женщиной – ранний брак, почти сразу же беременность. И опомниться не успела, как началась жизнь, к которой она готова не была. Зимой в городе царила вечная ночь, летом солнечный диск никогда не садился за горизонт, климат располагал к нервным заболеваниям.
Однажды ночью, придя на кухню выпить воды, мать застала дочку, которой тогда было десять лет, в странном состоянии – ребенок сидел на подоконнике, на корточках, сгорбившись, светло-серые прозрачные глаза широко раскрыты, на лице никаких эмоций. Распущенные светлые волосы, босые ноги торчат из-под длинной ночной рубашки. Как будто бы она была не живой девочкой, а странным могильным памятником, ангелом из серого гипса.
– Мира? – позвала ее мать, но девочка не откликнулась.
