- Да я и сам не понял, как. Я вышел как-то поздно вечером из кабинета и начал слоняться по коридорам. Персонала уже не было, я был один наедине со своими мыслями, не помню, о чем тогда думал, но не заметил, как следуя по дорожке из наклеенных на стены черно-красных картин (наверное, это она расклеила), оказался прямо у палаты Кары. Я долго стоял у ее двери, рассматривал местами отлупившуюся белую краску, боялся выдать свое присутствие, но каким-то шестым чувством ощущал, что Карина знает, что я там. Наконец я медленно отворил дверь. Кара сидела в углу. В палате было темно, но впервые я увидел, как ее темно-коричневые глаза горят в темноте.
Свет Луны падал на пол между нами из небольшого прямоугольного окошка почти у самого потолка. Мне оставалось только пройти это светлое пятно и оказаться рядом с Карой. Мне казалось, что если я сейчас встану в этот лунный свет, меня просветит, как рентгеном, и она поймет, почему я пришел именно к ней. Хотя тогда я сам не до конца понимал это.
Она никак не реагировала на мое присутствие, даже не пошевелилась, только смотрела на меня пристально. Кара сидела на полу, облокотившись о холодную стену, ладони, лежащие одна на другой, она опустила на голую левую лодыжку поджатой к себе ноги, правая нога, также небрежно согнутая в колене, немного по-детски, непринужденно, но скромно смотрела на меня.
Я закрыл дверь и подошел к Каре. Присел на корточки и посмотрел ей в глаза. Она как-то снисходительно медленно моргнула, и я осторожно наклонился, чтобы ее поцеловать, расценив ее реакцию, как разрешение. Я знал, что она не закрыла глаза во время поцелуя, а продолжала смотреть на меня.
Боже мой! Как это было прекрасно! Я не знаю, сколько чувств во мне тогда боролось. Я казался себе монстром, ужасным чудовищем, которое воспользовалось ситуацией, властью, силой и беззащитностью пациента, но с другой стороны, я испытывал огромное желание быть с ней. В тот самый момент, стать частью ее мира, мне хотелось, чтобы она пустила меня к себе в тот стеклянный непроницаемый шар, в котором она жила. Я обнял ее, но она напоминала мне тряпичную куклу, которая никогда не ответит взаимностью. Я действовал очень тихо. Гладил ее по спине, целовал шею, пытался вызвать хоть какую-то реакцию. Потом я уложил ее на пол. Я не знаю, почему не поднял Кару на кровать, но мне просто хотелось ее, и было не важно, где это сделать. Наверное, со стороны это все напоминало какую-то бесполезную возню живого человека с манекеном. Вероятно, тогда я тоже выглядел, как душевнобольной. Я овладел ей прямо на полу, а она больше на меня не смотрела, глядела перед собой стеклянными глазами, ожидая, когда я закончу и оставлю ее в покое.
Наконец я отстранился от нее, привел себя в порядок. Потом поправил ее больничную рубаху, как на кукле, поднял с пола и положил на скрипучую кровать. Она все также смотрела в потолок, и я, не в силах больше выносить чувство накатившей вины, вышел из палаты. Вернувшись в кабинет с горящей настольной лампой, я увидел, что мой халат покрыт черными отпечатками пастели. Кара все же прикасалась ко мне. Она пометила меня, впустила в свой недоступный мир. И тогда я расплакался.
* * *
На следующий день после случившегося одна из сотрудниц показала мне будто исполосованные когтями рисунки Кары.
- Я отобрала у нее шпатель, посмотрите, что она выдумала.
Я промолчал, положив рисунки в стол, сказал, что разберусь.
И разобрался. Я жил на территории больницы и потому ни у кого не вызывало подозрений, что я засиживаюсь в больнице допоздна. Каждый день, как только в коридорах все стихало, я шел в палату Кары. Пробирался, будто преступник, боясь каждого шороха.
Кара по-прежнему никак не реагировала на мои визиты, она позволяла любить ее, прикасаться к ней, гладить ее длинные волосы, а в это время в ее глазах разливалась черная густая лава – мрак души, в который она засосала и меня.
Днем я был профессионалом, идеальным врачом, на которого хотели равняться остальные коллеги. Ко мне шли за советом, спрашивали, как поступить в той или иной ситуации. Знали бы они, с кем советуются. С тем, кто каждую ночь спит втихаря с пациенткой. И ладно бы она сама звала меня, говорила, как любит, пыталась соблазнить ранее, но нет. Я ведь просто-напросто насиловал ее. И чем больше я об этом думаю, тем мерзостнее становится на душе.
Примерно через месяц регулярных ночей с Карой, я впервые услышал ее стон и почувствовал, как она слегка выгнула спину. Она впервые позволила себе расслабиться, отпустила себя, попробовала выйти из кокона. Впервые я ощутил отдачу, и от нахлынувшей радости овладел ею со страстью подростка, не обращая внимание на то, что кровать скрипела под нашими телами бесстыдно громко.
Когда я лег рядом, то ненароком подумал, уж не показалось ли мне, так как Кара опять смотрела в потолок и не двигалась. Но нет! Мне не показалось. Она действительно выдохнула мне в ухо, и я ясно ощутил движение ее тела навстречу моему. На следующее утро я весь день пробыл в приподнятом настроении, и один из врачей предположил, что я влюбился. Я шутливо отмахнулся и что-то сказал про диссертацию, которую почти закончил.
Кара больше не была моей пациенткой, она стала моей любовницей. Иногда я мучил себя вопросом, а знает ли она о том, что я с ней делаю? Считает ли она меня насильником или несчастным влюбленным,
