Жити и нежити

Страница какого-то форума. Говорят человек десять. Я листнула.

«Главная наша цель – собрать себя. Оставить всё прошлое и стать свободным. Только это приближает нас к цели».

«А что, если не получится?»

«Не беда: впереди только вечность (смайлик)».

«Неправда. Не обманывай себя: у нас есть только один шанс. Если не получится, то никто не спасёт».

Всего на форуме триста двенадцать человек. Главный – некто Пан. Форум так и называется: форум Пана.

– Этот, да? – спросила я.

– Ну, – буркнул Холодов.

– И что такого? Обычная телега о личном спасении.

– Обычная? Обычная, да?! – Холодов взвился так, что вскочил. Цезарь кинулся к нему, перехватил за плечи, усадил обратно. – Эта сука людей на смерть подстрекает! Ты что, не поняла?! Не поняла, да? Это вот они, это вот такие, как они, Славку моего! Славку! Суки! Падлы! Убью! Голыми руками! Всех по– убиваю!..

Он бился в руках у Цезаря, как рыба. Как большая нелепая рыба. Бился и бился. Аж глаза на лоб вылезли. Я оторопела. Стояла. Смотрела. Юлик сзади кивнул на фотографию в рамке. Стоило её раньше в руки взять, чтобы всё понять.

Владислав Холодов, тринадцать лет. Спрыгнул с балкона недостроенной высотки соседнего города М-ский. На стене балкона, откуда он прыгал с товарищем, нашли надпись белой краской: «Там будет лучше». В тот же вечер из других домов того же города спрыгнули ещё четверо подростков. Один не смог. Он и рассказал о группе, в которую ходили все вместе. Стало ясно, почему мальчики были последние месяцы замкнутые, неконтактные, уходили куда-то вечерами и не разговаривали с родителями. Холодов-старший подозревал сигареты, траву и клей. Доказать ничего не мог, в качестве превентивных мер проводил суровые армейские выволочки и трудотерапию. Гордился, что парня своего в жизни пальцем не тронул. Слава был единственным человеком, которого он действительно любил.

…И вот он бьётся в руках Цезаря, как рыба. Как полузадохнувшаяся, бледная рыба, теряя силы и всю свою ненависть. Плачет как больной или пьяный. Я поставила рамку на стол. Кивнула Юлику на дверь. Тот посмотрел на Цезаря и поднялся. Я пошла к выходу.

– Последний вопрос, – говорил Юлик, пока Цезарь сажал расслабленного, почти неживого рыдающего Холодова на стул. – Этот, зелёный, ничего не оставлял?

Холодов хлюпал и шумно втягивал воздух, будто в лёгких была дыра.

– Ничего? – спросил Цезарь настойчивей.

Холодов покачал головой.

– Хорошо. Оружие сдай, – сказал Цезарь.

– Там. – Холодов безвольно махнул на диван. – Сзади. У стенки.

Цезарь отодвинул диван, скрылся за ним. Вынырнул с тряпкой в руках. Угадывалось тяжёлое.

– Запомни: сейчас тебе ничего не будет, – сказал он, склонившись к Холодову. – Но если ещё раз попадёшься – труба. Усёк?

– Ладно. Идём, – кивнул Юлик. Ему тоже, похоже, стало противно. Потом он что-то вспомнил, вернулся к столу, написал на обрывке газеты.

– Если зелёный явится, звони. Сослужишь государственную службу.

Холодов уже и не видел его, и не понимал. Будто накачанный лекарством, он сидел бледный, безвольный.

– Славка! – взвыл, когда мы были в дверях. – За что? Славка! За что? Славка! За что, за что, за что?!