Алый, как снег

Замечательный голос, до печенок прохватывает… — и добавил с нескрываемым сожалением: — Жаль только, что она ни в какую не снимается для цветных журналов, хотя деньжищи, ходит слух, сулили бешеные. Простите, дауретта, сболтнул, не подумавши… Сейчас…

Он вставил в узкую прорезь продолговатую черную коробочку, что-то нажал, подкрутил, и раздался голос Тарины Тареми (получит пару лишних ауреев, обормот — хорошо подобрал громкость, в самый раз).

— Все скрылось, отошло, и больше не начнется.
Роман и есть роман. В нем все как надлежит.
Кибитка вдаль бежит, пыль вьется, сердце бьется,
Дыхание твое дрожит, дрожит, дрожит…

Сварог, подавшись вперед, слушал внимательно: этой песни у него не было. Или он попросту до нее не добрался, далеко не всю коллекцию записей Фаларена изучил…

— И проку нет врагам обшаривать дорогу,
Им нас не отыскать средь тьмы и тишины.
Ведь мы теперь видны, пожалуй, только Богу,
А может, и ему — видны, но не нужны…

Когда песня закончилась, таксист проговорил с нескрываемой завистью:

— Импресарио у нее, конечно, тот еще жучила, вот бы с кем поменялся, не глядя, только ж не бывает таких чудес. Столько про него «бульварки» писали, и если даже правды только половина… Умеет человек жить… Вот и теперь… Правда, тут не он первый придумал, но все равно…

— А в чем секрет? — спросил Сварог.

— Обратили внимание, даур, что там было написано «Только один концерт»? Тут и фокус… Она и так-то всегда собирает полные залы, а уж с такой рекламой… Вот попомните мои слова: сейчас ребятки ее импресарио носятся по городу, как черти, слухи распускают, деньги репортерам «бульварок» суют… А через день окажется, что по мольбам почитателей Тарина даст еще концерта три-четыре, но уже где-нибудь в «Горном хрустале» или «Колоссе». «Хрусталь» вмещает две тысячи человек, а «Колосс» все три, да еще можно уйму приставных стульев под такое дело поставить… и, главное, обычные цены на билеты подзадрать так, чтобы и владельцы залов свое урвали, и импресарио откупил жирный процентик… да и самой Тарине достанется немало, хотя она, болтают, об этих махинациях ни сном ни духом. Ну вот, видите?

Прав был, знаток всего и вся. Здание театра, не такое уж и большое, как-то неуловимо отдавало не мастерской стилизацией под старину, подобно гостинице у замка, а самой стариной. Широкая лестница, ведущая к парадному входу, предваряемому полукруглой колоннадой, была отгорожена синим шнуром на золотистого цвета стойках, и там суетилась целая орава капельдинеров в синих с золотом ливреях. Время от времени после их пронзительных свистков немаленькая толпа, теснившаяся у шнура, послушно расступалась, и по образовавшемуся узкому проходу шли счастливчики с билетами наготове, перед которыми тут же размыкали шнур. Сварог заметил в толпе не только «обычных» людей, одетых так, как они с Яной, но здешних республиканских аристократов (аристократы всегда есть, и при монархии, и при республике) — элегантные сюртуки, иные в тонкую полоску кружевные манишки, дамы в вечерних платьях…

— Ну, любезный? — нетерпеливо спросил Сварог.

Таксист проворно выскочил из машины и рысцой припустил куда-то вправо: там протянулись рядком шесть полукруглых окошечек (закрытых) со светящимися буквами «Кассы». Впрочем, «Кассы» светились бледно-зеленым гнилушечьим светом, а повыше горела красным большая надпись: «ПРОСИМ ИЗВИНИТЬ, БИЛЕТОВ БОЛЬШЕ НЕТ». Там тоже стояла кучка людей, человек в двадцать, но державшихся спокойнее и увереннее, чем не попавшие в театр зрители: те, даже аристократы, беспокойно толкались, иные пытались пролезть в первые ряды, как будто это могло чем-то помочь.