в мыслях.
Никорос проводил их до дверей.
– Как вы были правы! – воскликнул он. – Теперь, когда мы обзавелись охраной и стряпчими, я чувствую себя гораздо лучше.
– Вот и славно, – рассеянно ответил Локк и сам устыдился своего безразличия.
– Теперь, когда мы обзавелись охраной, – многозначительно добавил Жан, приходя на выручку приятелю, – пора задуматься над тем, какие неприятности мы сможем доставить противнику. К нашему возвращению подготовьте список их слабых мест, а там решим, как все лучше устроить.
– С превеликим удовольствием, – ответил Никорос. – Должен признать, что за два дня произошло больше интересного, чем за всю прошлую избирательную кампанию. Ох, мне так хочется узнать, какого вы мнения о советнике наших противников!
– Вот и нам тоже, – вздохнул Жан.
Карета катила по улочкам, занавешенным влажными полотнищами тумана. Локку по- прежнему не удавалось справиться с волнением, но мало-помалу он успокаивался, полагая, что теперь-то совладает с простейшими предложениями и, возможно, обретет способность твердо стоять на ногах.
Округ Вел-Веспала, или Вечерний променад, был излюбленным прогулочным кварталом зажиточных картенцев; здесь на улицах и площадях теснились таверны, чертоги удачи, кофейни и бордели, сиявшие в туманной дымке зыбкими островками янтарного и аквамаринового света. Наконец карета остановилась у гостиного подворья «Черный ирис», которое Никорос и его соратники именовали Вражьей таверной.
– Ну вот, – вздохнул Локк. – Приехали…
– Так, я не собираюсь полчаса в карете сидеть, – заявил Жан. – Либо ты сам выйдешь, на своих ногах, либо я тебя головой вперед из окна вышвырну. Ну, решай быстрее.
Локк выбрал первый из предложенных вариантов.
Гостиное подворье «Черный ирис» по размерам уступало заведению Жостена, но слегка превосходило его в роскоши: лак на стенных панелях блестел чуть сильнее, полированные мраморные плиты сверкали чуть ярче. Судя по всему, негласное соперничество двух заведений шло на пользу мастеровым и ремесленникам Картена.
Преодолевая волнение, Локк огляделся с цепкой наблюдательностью уличного воришки: охранник в дверях – ну, это ничего особенного, а вот какие-то два типа в глубине сумрачной прихожей заслуживали внимания – поджарые, в дорогих камзолах, явно с чужого плеча, с криво сросшимися носами и множеством шрамов… Судя по всему, вышибалы. Видно, для охраны своего логова Сабета тоже местных громил наняла.
– Господа… – обратился к Локку и Жану седовласый, тощий как жердь человек; петлицу его камзола украшал поникший черный цветок. – Меня зовут Первый сын Вордрата, я доверенный секретарь госпожи Галанте. Она вас давно поджидает… давненько…
– Прошу прощения, но сейчас еще только без пяти семь. – Жан кивнул на стенные механические часы.
– Безусловно. Впрочем, я не точность часов имел в виду. – Складки в уголках тонких губ Вордраты едва заметно приподнялись, – похоже, этот надменный тип гордился своим умением отпускать колкие, язвительные замечания. – Прошу вас, следуйте за мной. Моя госпожа желает встретиться с вами наедине.
Под нарочито равнодушными взглядами людей, зачем-то столпившихся в прихожей, Локк с Жаном направились к лестнице, ведущей на второй этаж. Судя по всему, черноирисовцы изучали советников противника, запоминая их черты лица, походку и манеру держаться, дабы не пропустить их в том случае, если они захотят пробраться сюда без приглашения. Такое внимание было весьма лестно.
В дальнем конце коридора второго этажа Вордрата распахнул дверь в небольшую полутемную залу, уставленную столами, на которых приглушенно сияли золотистые светильники. За высокими окнами клубился вечерний туман.
У одного из окон, спиной к дверям, стояла женщина с распущенными волосами, медно-рыжей волной ниспадавшими до пояса. Женщина медленно обернулась. Локк обомлел и уже не помнил ни как они с Жаном вошли в залу, ни как дверь за ними закрылась, ни как щелкнул дверной замок…
Сабета неторопливо направилась им навстречу по сумрачному проходу между столами.
На ней был приталенный бархатный камзол, багряный, цвета крови, чуть темнее ее рыжих волос; из-под длинной темной юбки выглядывали кожаные сапожки; шею туго обвивал мягкий шелк платка, белого, как голубиный пух. Никаких украшений, кроме черного ириса в петлице, на Сабете не было, да они были ей и не нужны – светлая кожа и белоснежный платок, рыжие волосы и багряный бархат дополняли и оттеняли друг друга, словно на палитре художника, подчеркивая красоту, ставшую еще заметнее после пятилетней разлуки.
