выдал голые неприкрашенные факты:
– В вашем случае это неважно. Международный суд приговорил вас к смерти. Так как Роджерс отказался исполнить приговор, сюда следует другой исполнитель, который выполнит свои обязанности, как только база станет безопасна.
Глаза Ниа засверкали, реагируя на глупость коллеги. Череп моргнул.
– Даже при том, что я и так умираю?
– Ваша биография свидетельствует о том, что вы слишко часто скрывались от правосудия.
– Я не собираюсь никуда убегать.
– Возможно, так оно и есть, но тот человек, который плевал кровью на врачей, тоже не имел подобного намерения.
Череп пожал плечами и замолчал.
Закончив работу, они вышли. Кипя, Н’Томо подождала, пока они не оказались в коридоре. Когда дверь тамбура закрылась, и ультрафиолетовые лучи окатили их костюмы, она повернулась к коллеге.
– Вы с ума сошли? Почему, во имя всего святого, вы сообщили одному из наиболее опасных на земле преступников, что у него нет никаких причин удержаться от побега?
Кейд поморщился.
– Доктор, вы удивлялись, почему это я пытаюсь отыскать утечки, в то время как вы сами должны были бы обращать больше внимания на окружающее. У него слабый пульс, он в лихорадке, а рука совершенно бессильна. Если бы мистер Шмидт не притворялся, исходя из ложно понятого чувства приличия, он бы упал, не дойдя до кресла. Его удерживали в сидячем положении только ремни фиксации. Он никуда не убежит.
Зная, что за ним постоянно наблюдают, Шмидт остался сидеть, когда мужчина и женщина ушли. Это было трудно. Как и предупреждал Зола, когда во время докучного путешествия в эту проклятую пустыню эффект эпинефрина закончился, у него наступила ломка. Без сомнения, тюремщики видели его слабость. Если позволить им поверить, что он скрывает свою слабость из гордости, тем большим сюрпризом будет, когда силы к нему вернутся. Если они поверят, что обнаружили ложь, будет проще их одурачить.
Преимущество, которое эта хитрость давала ему, было невелико и, вероятно, бесполезно, хотя Иоганну невыносимо было признавать это. Все его блестящие планы могли не привести ни к чему, кроме того, что он оказался в руках врагов.
Но почему? Почему Спящие не реагируют?
Он знал, что они здесь. Когда охранники конвоировали Черепа мимо трех запечатанных контейнеров, у него появились подозрения о том, что в них находится. Взгляд на маркировку подтвердил их, наполнив его уверенностью, что план сработал. Одно наличие Сониключа у него в желудке должно было активировать последнюю процедуру, но, хотя Спящие были от него не далее чем в пятидесяти ярдах, ничего не происходило. Может быть, оболочка, которая не давала его обнаружить, блокировала сигнал? Невозможно, это было учтено. Тогда почему? Он не имел понятия, каким чудом можно было бы починить эти кучи мусора, но он видел Спящих в действии и верил в них, хотя и несколько больше, чем следовало бы.
Может быть, старые технологии просто не сработали? Тогда почему именно сейчас, а не раньше?
Гнев испарился, и другое чувство вползло в извилины его усталого мозга – обреченность.
Время разъедает даже самые прекрасные мечты.
Возможно, Зола был прав, и все закончилось.
Тогда лучше сдаться этому их исполнителю, чем проклятому вирусу. В этом по крайней мере есть какая-то цель: наказание за то, что это стадо баранов считает его преступлениями. Он мог бы преподнести им сюрприз в последнюю минуту, забрав с собой на тот свет как можно больше этих презренных псов, чтобы показать им, что значит жить и умирать силой воли.
Идея взбодрила. Шмидт почувствовал себя лучше и больше не опасался, что упадет с кресла на пол. Может, он смог бы даже встать.
Конечности постепенно возвращались к жизни, и их мускулы заболели – цена сражения с Роджерсом. Хотелось распрямиться, и Череп встал, специально упираясь обеими руками и пошатываясь, чтобы тюремщики думали, что его плохо держат ноги. Он посмотрел на белый стол, белую дверь, белую стену, а потом на другие белые стены сквозь стекло. На месте, в котором располагалось устройство для стерилизации, не было видно никаких стыков, настолько точно его подогнали к стене, но Шмидт помнил, где оно. Он мог бы добраться до дезинтегратора, использовав его для разрушения своей тюрьмы, но это заметили бы в тот же миг, как он пошевелится.
Делать нечего, приходилось ждать.
И ждать, и ждать.
