бесследно исчезла, и все места, где он побывал потом, были просто местами, где все повсюду менялось. Его домом стала изменчивость. А глядя на Швейцарию, понять ее было очень трудно. Он хотел, чтобы у него тоже появилось такое родное место, с чем-нибудь вроде этой черепичной кровли, каменных стен и такое крепкое, что простояло бы тысячу лет.
Он постарался сосредоточиться на встречах в Мировом Суде и Федеральном дворце. «Праксис» по-прежнему стоял во главе борьбы с наводнением, хорошо справляясь и без планов и уже превратившись в кооперативного производителя основных товаров и услуг, включая процедуру омоложения. Марсиане видели результаты в Тринидаде: по большей части в этом была заслуга местных движений, но «Праксис» помогал подобным проектам по всему миру. Говорили, что Уильям Форт критически относится к такой роли этого «коллективного транснационала», как он называл «Праксис». И его мутировавшая наднациональная организация была лишь одной из сотен, что активизировались после наводнения. По всему миру они боролись с проблемой переселения жителей прибрежных районов и строительства или переноса инфраструктуры куда-нибудь выше.
Эта свободная сеть восстановительных работ, однако, встречала сопротивление со стороны наднационалов, которые жаловались на то, что значительная часть инфраструктуры, капитала и рабочей силы теперь переходили к местным властям, национализировались, изымались. Их открыто разворовывали. Нередко возникали стычки, особенно там, где они не прекращались и до этого. Наводнение, как-никак, грянуло в разгар очередного кризиса, и, пусть оно изменило мировой порядок, старые распри все равно продолжались – причем бывало, что их выдавали за борьбу с наводнением.
Сакс Расселл прекрасно об этом знал и имел убеждение, что мировые войны 2061 года так и не избавили земную экономическую систему от ее основных недостатков. Он то и дело подчеркивал это во время встреч, каждый раз в своей странной манере, и Ниргалу казалось, что Сакс пытался убедить скептиков из ООН и наднациональных организаций в необходимости прибегнуть к методам «Праксиса», если они хотят выжить вместе со всей цивилизацией. Что их заботило сильнее – они сами или вся цивилизация, было не особо важно, как Сакс объяснил Ниргалу, когда они остались наедине. Даже если бы они установили какое-нибудь макиавеллистическое подобие системы «Праксиса» – уже в ближайшее время все будет одинаково, но до тех пор им нужно было как-то мирно сотрудничать.
И на каждой встрече он до боли сосредотачивался, был логичным и участливым, особенно по сравнению со своей глубокой задумчивостью во время перелета на Землю. А Сакс Расселл все-таки считался самим Терраформатором Марса, живым аватаром Великого Ученого, занимал важнейшее место в земной культуре. Ниргалу казалось, что он был кем-то вроде Далай-ламы от науки, непреходящей реинкарнацией воплощения научного духа, созданной культурой, которая будто могла принять только одного ученого за раз. В то же время для наднационалов Сакс служил главным создателем крупнейшего нового рынка в истории – и это было существенным дополнением к его ауре. А также, как указала Майя, он принадлежал к группе вернувшихся из мертвых, был одним из лидеров первой сотни.
Все это вместе, наряду с его странными запинаниями, помогло создать его образ для землян. Обычные затруднения речи превратили его в оракула; земляне, казалось, верили, что он рассуждал в такой возвышенной плоскости, что мог говорить только загадками. Наверное, они просто этого хотели. Такой они видели науку – ведь нынешняя теоретическая физика рассматривала реальность в виде ультрамикроскопических струнных петель, с идеальной симметричностью перемещающихся в десятке измерений. Поэтому люди и привыкли к тому, что физики были такими чудаковатыми. А растущая польза от переводческих искинов позволяла приспособиться к самым странным оборотам речи; почти все, с кем общался Ниргал, говорили по-английски, но каждый раз это был немного другой английский, так что Земля казалась ему скоплением идиолектов, где не было и двух человек, которые говорили бы одинаково.
Сакса же здесь слушали с предельной серьезностью.
– Наводнение служит отметкой переломного момента в истории, – сказал он однажды утром на большом общем собрании в зале заседаний Федерального дворца. – Оно стало природной революцией. На Земле изменились погодные условия, поверхность суши, морские течения. Размещение людей и животных. При таком положении просто нет причин пытаться восстановить допотопный мир. Да это и невозможно. Зато есть множество причин установить и усовершенствовать общественный порядок. Тот, что был раньше – не годится. Он приводил к кровопролитию, голоду, невольничеству, войне. К страданиям. Ненужным смертям. Пусть смерть будет всегда, но пусть она наступает для каждого как можно позднее. При завершении достойной жизни. В этом и состоит цель любого рационального общественного порядка. Поэтому мы рассматриваем наводнение как возможность… такую же, какая была на Марсе… возможность разорвать шаблон.
Представители ООН и советники наднационалов насупились при этих словах, но все равно слушали. И весь мир смотрел. Ниргал подумал, что все эти европейские лидеры не имели такого значения, как жители деревень, следившие за человеком с Марса по видео. А когда «Праксис», швейцарцы и их союзники по всему миру бросили все силы на помощь беженцам и стали проводить
