– Не боятся! – восхитилась Марта. – Интересно, а может ли быть сбалансированная экосистема, в которой животные не пожирают друг друга? Совсем? Мир без страха? Планета, где условный лев возлежит с условным ягненком, всегда, от начала времен?
– Вряд ли, – вздохнул Глеб. – Все же завязано на ресурс, на усилие, с которым добывается пища… эволюция имеет свои законы… Эй, кстати, они тебя еще не едят? А то отвлекут внимание, а потом – цап! Будем потом тебе полгода новые пальцы отращивать!
Марта засмеялась, отряхнула с длинных темно-шоколадных пальцев синие брызги, села рядом, подставила Глебу горячие губы. От нее пахло малиной. Потом они лежали, бездумно смотрели в небо, камень под ними был горячим.
– Почему небо голубое? – спросила Марта. – Мы в пятнадцати световых годах от Земли… А оно голубое! Я думала – на других планетах иное небо…
– Атмосфера почти такая же, – полусонно, расслабленно отозвался Глеб. – Мы дышать можем? Можем! Значит, и свет так же рассеивается. Рассеяние Релея, короткая длина волны у синего цвета, длинные волны сильнее рассеиваются… Кстати, если присмотреться, это небо куда сильнее фиолетовым отдает – потому что спектр у звезды другой. На Венере раньше было оранжевое – до дистилляции атмосферы. Теперь тоже синее. Ну да ты сама такие вещи помнить должна.
– Я – гуманитарий, – сказала Марта. – Ничего никому не должна. Стихи всегда помню с первого раза. Коэффициенты – нет. Стихами мне расскажи, тогда запомню.
– Я люблю тебя и небо, только небо и тебя, – неожиданно для себя самого сказал Глеб. – Я живу двойной любовью, жизнью я дышу, любя.
И тут же смутился, покраснел, а Марта счастливо и удивленно засмеялась.
– Неужели твои? – спросила она.
– Нет, – Глеб сел, натянул шорты. – Не мои, а поэта Брюсова. Хотя я, может, тоже в душе поэт. Чего смеешься? Поэта легко обидеть! Я вот про тебя сейчас возьму и сочиню, хоть и нелегкое у тебя имя для нашего поэтического ремесла. Вот, слушай.
– Хватит с меня высокой поэзии, – сказала Марта, а когда Глеб стал бузить и вставлять в стих Буонапарта, закрыла ему рот поцелуем.
– Пойдем поплаваем, – предложила она. – Дому еще часа полтора дозревать.
Из механического эмбриона уже развернулся маленький – на двоих – домик, стены тянулись вверх, набирали толщину, молекулы выстраивались в кристаллические решетки. Еще немного – и можно будет упасть в кровать, сесть за стол или под душем постоять горячим. Впереди – две недели роскошных робинзонских каникул, любви, разговоров обо всем… Было у Глеба хорошее такое предчувствие, холодок в животе: Марта – настоящая, та самая, с нею всегда будет весело, всегда интересно, а значит – и быть надо всегда вместе, зачем же разлучаться и время терять? Вернутся на Землю – можно обсудить, как все обустроить побыстрее, где жить – в Питере или в Рио.
А сейчас, и правда, почему бы не поплавать? На расстоянии полутора миль в воде не регистрировались никакие животные крупнее леща, но Глеб на всякий случай пристегнул к бедру парализатор, а к плечу – длинный охотничий нож, год назад самолично заточенный на Пандоре. Ребята заманили рассказами о прелестях охоты на тахоргов. Вадим, профессор кафедры структурной лингвистики – он для добровольцев ГСП читал курс – даже коллекцию черепов показывал. Весело было – пока готовились, песни пели, охотничьи байки травили. А как сама охота началась – Глеб в полное недоумение пришел. Ему обещали, что кроманьонские инстинкты включатся, адреналин попрет, тело само будет знать, что ему делать, как двигаться, как стрелять, куда нож… А Глебу так стало плохо, так стыдно, когда тахорг заревел, сраженный тремя выстрелами, когда в траву покатился кубарем, когда кровь брызнула… Он на Пандоре с тех пор так и не бывал и с ребятами этими старался больше не общаться.
– Дикость! – говорил он сердито отцу и матери, те кивали, соглашались, предлагали ему статью про это написать. – Атавизм! Позор для цивилизации – забавы ради убивать высших животных! Не от этого ли наши предки так долго уходили? Где тут наши добро и гуманизм?
– За мною не пытайся угнаться, – сказала Марта, возвращая Глеба в настоящее. – Я тренированная, а ты… не такой тренированный. И не рисуйся – выныривай почаще. Иди сюда, линзы поставлю.
