делом на муравейник усядется и в осином гнезде палочкой поковыряет. Последней девчонка идет. Бледная, тонкая. Локти торчат, коленки, кажется, вот-вот штаны проткнут, из-под панамки чуб белый торчит, как челка у лошадки. Под чубом глазищи голубые, чистые, как озеро, ни мысли, ни чувства, тишина и пустота. Посмотрела она на меня, как в самое сердце уколола. Что ж делать надо с человеком, чтобы до такой пустоты довести? Чтобы ни любопытства, ни испуга, ни смущения – ничего? А дядя Валя калитку открывает и гостей по одному пропускает, сам сзади идет.
– Вот, Акимовна, постояльцев тебе привез! Встречай.
Мужик руку тянет бабке, пожимать, а она ладонь ото лба убрала, посмотрела прямо. Мужика как приморозило. Бабке веки огнь- травой пожгло в молодости еще, поначалу оно жутко, конечно, потом легче, как притерпишься. Бабка говорит, что человек – та еще скотина, ко всему привыкнет. И то верно, от Того леса даже комары и мошка посбегали, а мы – ничего, живем и навар с хабара имеем.
В общем, не стала бабка мужику руку жать, поднялась во весь немалый рост и пошла к избе. Молча, только деревяшка по дорожке, плитами выложенной, постукивает.
– Добро пожаловать, – говорю и руку тяну вместо бабки, – гостям мы завсегда рады. Проходите, Арина Акимовна вам комнаты покажет. Вам три?
– Кусаются комнаты у вас, нам одной хватит, – отвечает мужик и представляется: – Юрий Иванович.
Хватка у него сухая, нервная, ноготь от табака желтый. Голос хриплый, прокуренный, как выглядит, так и говорит, в общем. Знаю я таких, ничего мужики, не трусливые. Подлые бывают только, да мне с ним не детей крестить.
– А это, – продолжает мужик знакомство, – Валерик, племяш мой.
У ботана рука, как в кипятке вареная: потная, мягкая, вялая. Еле удержался, чтобы ладонь после него о штанину не потереть, неудобно, гость все ж.
Девушку представлять Юрий Иванович не захотел, но я сам шагнул к ней и руку чуть ли не в живот ткнул.
– Вика, – сказала она и ресницы опустила.
Вот не ожидал такого голоса, низкого, мягкого, как перина пуховая. Точнее, таким голосом девка из перины шепчет, если ее туда уложить удается. А руку жать она вообще не стала, сунула мне ладошку теплую, лодочкой сложенную, подержала и убрала. Фифа. Из тех, кто куда поведут, там и сядет. Только глаза смущают – больно уж тихий омут. Боюсь, водится там… много кто.
В общем, ощупал я гостей и отпустил, с дядей Валей остался. Закурили, бабку ждем, без нее не трем – а смысл?
Вышла, наконец, хозяюшка. Поднос тащит, на подносе кувшин квасу и кружки звякают. Кинулся я, подхватил. Молодец бабка, квасцу сейчас в самый раз выпить.
– Что им надо? – спрашиваю.
– А я почем знаю? – огрызается дядя Валя, вытирая с усов квасную пену. – Горит у них. У пацана карта какая-то святая, никому не показывает. До гряды заплатили.
Бабка палец о палец потерла, смотрит вопросительно.
– Все до копья, наличманом. Выходить завтра хотят. Проводника берут, а снаряга, говорят, своя. Только что там за снаряга, смех один. Городские побрякушки. Намучаешься с ними, Витек.
Витек – это она мне. Доживу – Виктором стану, а пока четвертака нет – Витек, не поспоришь.
– Не впервой, дядь Валь, ниче, – тяну. – Да там до гряды – ерунда, полдня ходу, да по тропе.
А сам вспоминаю договор, который мы с бабкой из Интернету скачали и всем экскурсантам подписывать даем, мол, иду в зону повышенной опасности, в смерти или причиненных увечьях никого не виню, предупрежден и согласен. Филькина грамота, конечно, но все же греет. Не так страшно. Правда, у меня все возвращаются. Всегда. То ли Тот лес ко мне добр, то ли еще что, только без руки чтобы турист вернулся – бывало, и ожоги на всю, скажем, спину, и ноги трухой одному проело – тоже случалось, но чтобы до смерти – бог миловал. Или Тот, тут уж – как знать.
– Ладно, – говорю, – понятно. Завтра выходим, двоих веду, один бывалый, второй рохля, ничего, бывало и хуже.
– Нет, – дядя Валя говорит, – не двоих. Троих ты ведешь. Девка тоже пойдет.
– Э-э-э-э, стоп, – говорю. – Так мы не договаривались! Ей-то что в Том делать? Ты ее видел вообще, она же птичка-невеличка малахольная, пустоглазая, кто за ней там следить будет?
Дядя Валя с бабкой переглянулись и ржут, как кони.
– Мало что ты, Витек, в девках понимаешь!
Тоже мне, знаток. Я-то кой-чего в девках понимаю, ученый.
Тут бабка рот открыла. Без языка трудно ей говорить, но старается:
