Высохшая шкура была просто пропитана ненавистью – не прикасаясь к ней голой рукою, я осторожно смела подклад и, приоткрыв окно, выкинула выползок в сад.
После чего, плотно закрыв ставни, сотворила перед ними отвращающий зло знак. Перешла к дверям и, опечатав их такой же защитой, плотно задвинула щеколду.
Простая задвижка вряд ли бы устояла против по-настоящему сильного рывка, но я не думала, что Брина решится открыто вломиться ко мне в комнату.
Я не ошиблась – проснувшись ночью от какого-то невнятного шороха, я услышала тяжелые шаги в коридоре, а переведя взгляд на окно, заметила за ним какую-то неясную тень, но не успела даже толком испугаться, как та исчезла.
Шаги тоже внезапно стихли, и сколько я ни вслушивалась и ни вглядывалась в окружающую меня темноту, ничего странного больше не заметила. С тем и уснула.
А утром, за завтраком, выяснилось, что место Брины пустует.
После преломления хлеба Матерь Ольжана, заметив, как жрицы переглядываются меж собой и косятся на пустую лавку, заметила, что Брина провинилась второй раз и теперь отбывает наказание в нижнем храме.
От такой новости жрицы, казалось, перестали дышать – тишина воцарилась такая, что стук внезапно оброненной на пол ложки показался просто оглушительным.
Когда же мы с Матерью Ольжаной остались наедине, Старшая, перед тем, как углубиться в пояснения сути ментальной атаки, спокойно заметила, что она-де крепко держит свое обещание и мне ни о чем не стоит беспокоиться. Брина больше ко мне не приблизится.
После этих слов дурное предчувствие захлестнуло меня, точно волна:
– И что же с ней сталось?
– Ничего страшного. – Ольжана отмахнулась от моего вопроса, точно от назойливой мухи. – Просто теперь уготованный этой самонадеянной сестре урок не оставит ей времени для глупых мыслей и действий.
Я молча склонила голову. Было ясно, что более подробного ответа я не получу, а вскоре и у меня самой более не осталось времени для пустых размышлений.
Пояснив мне все о ментальных щитах, Матерь взялась за воздействия на волю и разум, и, честно говоря, я бы с радостью забыла часть ее уроков. И не удивительно. Матерь совершенно искренне считала людей чем-то вроде ярмарочных кукол, которых дергают за нитки на потеху толпе.
Взявшись за мое обучение, Старшая более не скрывала своего отношения к людям, а те ее взгляды, что мне удалось перехватить, свидетельствовали об одном: приехавшую из Дельконы гостью Матерь Ольжана считает такой же куклой и теперь терпеливо ищет те нити, которые и меня обратят в послушную игрушку…
Все это было совсем невесело, но еще больше меня выводила из себя вездесущая Лариния.
Смуглянка точно поставила своей целью не оставлять меня в одиночестве даже на час – из-за ее прилипчивого внимания я не только не могла приблизиться к послушнице, что написала памятную мне записку, но даже не могла быть предоставлена сама себе.
Стоило мне выйти в сад и попытаться найти укрытие в одной из беседок, как следом за мною появлялась и Лариния. Усаживалась рядом и начинала рассуждать о цветах, земле и прочих садовых делах, причем мои односложные ответы ее не смущали.
На молитве и на обеде смуглая жрица неизменно оказывалась по правую руку от меня, и даже в собственной комнате найти покой было невозможно.
Иногда я едва успевала встать с колен после молитвы, как Лариния уже окликала меня из-за закрытой двери, а если не получала ответа, то начинала стучать.
Когда же я впускала ее, жрица врывалась в комнату, точно ураган, с тем, что, по ее мнению, было мне необходимо.
Мази и настойки, цветные нити и иголки с пяльцами, свечи, дополнительная миска каши или кружка молока с кухни и даже пуховая подушка.
Отказы не помогали – Лариния просто уходила, оставляя меня наедине с подарком… Ровно для того, чтобы с утра взяться за прежнее.
Не зная, что и думать на такие проявления внезапной дружбы, я старалась даже не прикасаться к дарам, но вот подушку, заподозрив подклад, все же распорола.
И не нашла в ней ничего, кроме пуха…
