крикнуть от боли. Зажогин закричал в свое нутро, и крик его, как перегретый пар в закрытом котле, утроил силы разрушаемого организма: Федор ударил одного из нападавших коленом в худой живот, а другому выстрелил в шею из обреза.
– Во что палишь, дура? – гневно спросил беляк, садясь на пол и деловито затыкая кулаком рану.
Зажогин передернул затвор и развалил череп второму, впавшему в сонную задумчивость. Взобравшиеся на крышу беляки, почуяв неладное, разом выстрелили вниз. Одна из пуль незаметно впилась Бубнову в плечо, остальные вошли в неодушевленные предметы.
– Федя, стереги дверь, я сейчас! – предупредил Бубнов и рванул балансир.
Ломтевоз стал тормозить, так что искры из-под колес осветили вечернюю степь и тела белых, полетевших с крыши на рельсы.
– Это вам не за кобылу зацепиться – техника! – одобрительно заключил Бубнов, тоже валясь на пол по объективному закону Ньютона.
Зажогина кинуло спиной на рычаги, отчего кортик еще сильнее вошел в плоть спины. Раненого беляка шваркнуло головой о балансир, и он умер.
Ломтевоз остановился.
– Товарищ Бубнов, погляди, что там мне враг в спину сунул! – попросил Зажогин.
Машинист вытащил из его спины белогвардейский трофей и показал ему.
– Ишь, золотопогонники! Нет чтоб штык – по-простому! – затосковал Зажогин, и кровь, запертая ранее лезвием кортика, хлынула ему в легкие.
– Жидкость поперек горла прет! – доложил он Бубнову, кашляя. – Попрощаться не даст!
– А ты глазами попрощайся, браток! – обнял его Бубнов.
Зажогин собрался, чтобы изо всех сил посмотреть в глаза машинисту, но неожиданно посмотрел сквозь них – в неземное пространство – и умер. Бубнов поднял белогвардейскую фуражку и положил на лицо кромсальщика.
“И голос у него непролетарский, и голова ковригой, а умер как Марат!” – сурово подумал Бубнов и спрыгнул с ломтевоза.
Вокруг в сумерках умирали покалеченные белые. Бубнов не стал их добивать, а пошел отвязывать инвалидов. Но резкое торможение погубило их тоже: проволока слишком глубоко вошла в тела привязанных, перерезав важные вены. Инвалиды умирали в полусне, поливая дымящейся кровью молчаливое железо, не поблагодарившее их за помощь.
– С кем же я победу разделю?! – осерчал Бубнов на безногих. – Вы же не белой кости, чтобы так сломаться легко!
Сзади из темноты высунулась рука и приложила серп к горлу машиниста, собираясь срезать его, как переросший колос.
– Отойди от ломтевоза! – приказал голос.
Бубнов попятился назад – туда, где нагретая земля отдыхала от слепого солнца.
– Теперь стой! – скомандовал голос.
Бубнов остановился. Какие-то угрюмые люди подбежали к ломтевозу, покопошились и кинулись прочь. Послышалось змеиное шипение бикфордова шнура.
– Что ж вы делаете, гады? Это же народное добро! – закричал машинист голосом матери, безвозвратно теряющей ребенка.
В ответ полыхнуло напряженное пламя и куски ломтевоза полетели в степь. Бубнова и полуночников уложило волной на землю.
– Белуга недобитая! – выплюнул песок изо рта Бубнов. – От горя совсем с ума спятили, холуи врангелевские!
– Мы не белые, не кипятись! – ответили ему.
– Бандиты, значит?
– И не бандиты!
– Тогда – из партии исключенные?
– Мы не красные! – настаивал голос.
– Стало быть – махновцы?
– Мы не анархисты! Анархия – новый опиум для народа: Иисус Христос с маузером!
– Да кто ж вы такие? – вконец осерчал Бубнов.
– Мы дети природы! – объяснил притемненный человек. – Против машин воюем! За полное и безоговорочное освобождение от механического труда! Ты читать умеешь?
– До революции не умел! – гордо ответил Бубнов.
– Как рассветет, я тебе свою книгу дам – “Власть машин”. Там все написано. Моя фамилия Покревский. Сейчас испечем
