в поисках бурдюка. Если он и слышал Арэна, если даже на мгновение его ум стал ясным, он все равно не смог побороть одолевшее его горе. Арэн частенько видел такое же на войне: когда воины, потерявшие руку или ногу или ставшие полными калеками, не способными двигаться без посторонней помощи, потихоньку крали у лекарей склянки с сонными зельями. Сначала они просто пытались забыться, потом прятались в дурмане от реальности, потому что она была куда горше мира грез. А потом их находили мертвыми в луже собственной мочи или блевотины.
– Боги отвернулись от нас, дасириец, ослеп ты, что ли? Неужели не видишь? Я буду ждать здесь и посмотрю смерти в лицо, когда она придет за мной.
– Дело твое, – бросил Арэн и вдруг почувствовал, что злость растворилась без следа. Осталось лишь презрение. И капля жалости. Мальчишка Лумэ, который одной рукой правил лошадью и изо всех сил делал вид, что у него ничего не болит, вызывал куда больше уважения, чем этот протухший мужичонка. – Надеюсь, прежде чем сожрать тебя, смерть втолкует тебе, как ты был не прав.
Дасириец оставил старосту, убежденный, что видит северянина в последний раз.
Уже в пути, когда обоз выехал на равнину, еще хранившую следы копыт их с Лумэ лошадей, Арэн нагнал сани, на которых везли раненых. Хозяин «Медвежьей лапы» лежал тут, посиневший и осунувшийся. Бьери устроилась возле отца. Увидев Арэна, юная северянка зарделась и подарила ему теплую, как никогда прежде, улыбку.
– Почтенный Эрб, могу я с тобой переговорить? – Арэн не был уверен, что северянин в состоянии услышать его приглушенный голос, но говорить громче дасириец не отважился. Многие из идущих рядом людей потеряли своих близких и не смогли даже достать их тела, чтобы достойно и с почестями похоронить. Разговоры о женитьбе могли быть слишком… не к месту. В другое время и в других обстоятельствах он повременил бы, но пережитые трудности научили не выжидать подходящего момента, потому что до него можно попросту не дожить.
Безбородый Эрб лишь наполовину разлепил веки, моргнул, давая понять, что слышит.
– Я желаю взять в свой дом твою дочь, красавицу Бьери. У меня есть ее согласие.
Северянка прикоснулась к ладони отца и что-то прошептала ему на ухо. Арэн не расслышал ни слова. Мужчина закряхтел, закопошился, и Бьери пришлось чуть не силой пресечь его попытки подняться. Впрочем, когда он выпил какой-то травяной отвар и взгляд его ненадолго прояснился, Арэн увидел на лице северянина тень улыбки.
– Бери ее, чужестранец. Теперь я, пожалуй, отойду спокойно.
– Спасибо, почтенный Эрб. Твоя дочь не будет знать нужды ни при мне, ни после моей кончины.
На том и закончили – полушепотом, обменявшись всего парой фраз. Лишь перед тем как вернуться в хвост обоза, Арэн бросил взгляд на Бьери, теперь уже по праву звавшуюся его невестой. Девушка выглядела счастливой, но ей хватало ума держать радость при себе, чтобы не бередить чьи-то свежие душевные раны. Будет хорошей женой, решил Арэн, окончательно убедившись, что сделал правильный выбор.
Миара
Ночь принесла Миаре множество открытий.
Ей только-только удалось справиться с холодом и пригреться под боком иджальца, как слабость скрутила живот. Да так сильно, что таремка выходила из-за кустов, только чтоб проверить, дышит ли Банрут. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем нутро успокоилось, но дозорные сменились трижды. В конце концов, она забылась глубоким неспокойным сном.
Ей снился родной Тарем, отцовский дом в зарослях густых душистых виноградников и милая сердцу библиотека, где Миара провела бесчисленное количество дней. Во сне она ступала босыми ступнями по дорогим коврам, наслаждалась покоем и запахом благовоний, которые тянулись вместе с огоньком иджальских свечей. Такие стоили по тридцать лорнов за штуку, и отец нарочно велел своим торговцам каждый раз привозить новые и новые ароматы. В своем сне она опустилась в кресло, раскрыла один из тяжелых томов, оплетенный бугристой змеиной кожей, и только собралась углубиться в чтение, как кресло заходило ходуном. Ножки, будто завороженные, приплясывали в такт беззвучной песне, норовя стряхнуть таремку на пол. Миара прикрикнула на ожившую мебель и, когда та не стала слушаться, – пообещала сжечь в камне. Кресло угроза только раззадорила. Оно подбоченилось лакированным подлокотником, предупреждающе постучало одной из передних ног и пустилось в пляс по кабинету. Миара едва успела ухватиться за спинку, проклиная все на свете. Чувствуя себя так, будто оседлала самого харста, таремка принимала удары от
