Жало кнута со свистом рассекло воздух, заставляя пленников испуганно вжимать голову в плечи и приседать в попытке избежать удара, и хлёстко щелкнуло толстуху по лопаткам, выбивая облачко пыли из покрытых дорожной грязью грубых одежд. Женщина глухо застонала от боли, и её одутловатое лицо скривилось в болезненной и уничижительной гримасе.
– Не убивайте его, о великий хан, умоляю вас! – торопливо залепетала она, налегая на лямку волокуши. – Я буду идти быстрее, клянусь! Вскоре он придет в себя и сможет идти сам!
Она оглянулась на находящегося без сознания человека в одеждах странствующего актера, лежащего в волокуше. От длительного волочения по пыльной дороге весь он был донельзя грязен, и определить степень его состояния не представлялось возможным.
– Прикуси язык, уродина! – надсмотрщик нанес толстухе второй удар. – Как ты смеешь упоминать великого хана всуе?! – Несмотря на столь злобную реакцию, не составляло труда заметить, что сей выданный не по чину титул изрядно польстил змееязыкому надзирателю, и даже кнут его в этот раз рассек воздух безо всякой силы. – В Великой Пустыне есть только один Великий Хан! Запомни это, если не желаешь умереть прежде остальных!
Довольный собою надсмотрщик заколотил пятками своего коня, и пустынная лошадь, извиваясь, побежала вперед, вдоль бесконечно длинного потока рабов. Песочник переместился на полсотни локтей и вновь принялся стегать кнутом кого-то из пленников, сочтя его двигающимся недостаточно быстро. Толстуха убедилась в том, что он более о ней не помнит, и снова оглянулась, бросая взгляд на волокушу. Она поправила лямку, почти беззвучно прошептала какую-то фразу и потянула поклажу немного быстрее, тяжело дыша от натуги. Кто-то из бредущих вокруг пленников обернулся в её сторону, и женщина торопливо повысила голос, дабы её бормотание стало разборчивым:
– Спаси нас, Ардисса Прекраснейшая, – негромко ныла она, – пожалей детей своих несчастных…
Обернувшийся раб потерял к ней интерес, понурился и продолжил идти, уперев взор в узел связывающей руки веревки, приковывающей его к основному канату, тянущемуся через весь поток пленников. Толстуха, сопя от напряжения, старалась тянуть волокушу со скоростью медленно бредущих рабов и незаметно косилась по сторонам, оценивая дистанцию до окружающих. Остальные старались держаться от неё на расстоянии, насколько позволяли невольничьи путы, ибо от неё воняло изрядно и пренеприятно. Самой женщине явно было об этом известно, ибо она не пыталась ни приблизиться к кому-либо, ни заговорить, ни просить помощи. Вымолить у к’Зирдских солдат жизнь для своего мужа и без того удалось едва ли не чудом, и вызывать гнев надсмотрщиков или стражников, едущих по обеим сторонам от колонны пленников, она не желала. Песочники убивали каждого, кто не мог или отказывался идти сам. И если кто-либо из рабов начинал помогать другому двигаться, последнего немедленно признавали больным или умирающим, и тут же умерщвляли. Обочина пыльной приграничной дороги была усеяна трупами таких пленников, и над бесконечной колонной рабов кружили облака стервятников, издавая противные крики. Только клятвенные рыдания толстухи, заверяющей змееязыких солдат в том, что её муж получил сильный удар по голове и скоро очнется, позволили сохранить ему жизнь. Ухтан пленивших её солдат соизволил разрешить ей волочь мужа самостоятельно, если женщина сумеет двигаться со скоростью общего потока, подобно тому, как матерям было дозволено нести на руках своих детей.
Женщина незаметно усмехнулась. Наверняка ухтану обещаны какие-то деньги за каждого захваченного раба, посему он и проявил сострадание, великодушно заявив, что дает ей время до ночи. Если к наступлению темноты её муж не очнется, его пронзят кинжалом и вышвырнут на обочину. Хоть пленников и великое множество, количество песочников и вовсе неисчислимо, и потому прибылью придется поделиться изрядно. К’Зирдская жадность восторжествовала, только этим и объясняется благосклонность ухтана. Мужчина, лежащий без чувств в волокуше, был высок и крепок собою, наверняка ухтан счел его выгодным товаром. Быть может даже, ухтан позволил бы ей тащить волокушу с кем-нибудь вдвоем, но рисковать столь сильно она не могла. Ведь если некто станет двигаться с ней бок о бок долгое время, он неизбежно заметит морок. Ибо противная вонь, откормленное лицо и безобразно жирное тело не были настоящими. Скрывающаяся под ними девушка была магом, а к’Зирды пылают к волшебникам лютой ненавистью. Чародеев, не погибших в сражении, но обессилевших до потери способности сопротивляться, змеиные языки либо убивали немедленно, либо отсекали им конечности, затыкали рты и оставляли умирать мучительной смертью. На глазах Тиари песочники зверски замучили целителя из отряда Леди Беа-Трисси…
Тащить на волокуше крепкого мужчину для хрупкой девушки было столь утомительно, что сил хватало едва на сотню шагов. Легкие пылали огнем, тяжелое дыхание царапало глотку пылью, поднятую над дорогой тысячами ног, мышцы наливались непреодолимой тяжестью. Каждый раз Тиари шептала заклятье, поднимая себе жизненный тонус, и чтобы не быть разоблаченной, ей приходилось постоянно бубнить молитвы Ардиссе Прекраснейшей. В том, что её предадут, едва тайна раскроется, сомневаться не приходилось. Тиари подавила желание облегчить свои страдания заклятьем прежде времени. Необходимо терпеть столько, сколько только возможно, и только потом идти на этот риск. Она упрямо упиралась ногами в пыльную землю и продолжала тянуть волокушу,
