Но Анабель не засмеялась.
– Я говорила, Том, что хочу увидеть траву, хочу почувствовать ее пряный запах. Хочу опустить ладони в прохладную прозрачную воду… Хочу увидеть настоящую жизнь, а не борьбу за выживание… Но я не обязана туда лететь, мы все знаем, прежнего мира нет. Но зато есть то, что получилось сохранить. Есть мы с тобой, есть наш дом. Посмотри, как здесь хорошо… Здесь мы смогли бы построить наш собственный мир, не подвластный огню и гари.
– Святые Крылатые! Анабель! – Он присел у ее ног, чтобы его серые с медными крапинками глаза оказались на одном уровне с ее зелеными глазами, чтобы не видеть ничего, кроме ее глаз. – Наше будущее – это мы с тобой, пустыня и небо. А дом не дает нам вдохнуть свободно, я уже совсем не узнаю тебя. Ты стала… – ярость и непонимание бушевали в Томасе, – другой. Я брал в жены полную сил и решимости Крылатую! Как ты была прекрасна в своей силе, легка в полете. А сейчас, ну посмотри на себя…
Он запнулся, осознавая, что говорит. Но слов было уже не вернуть.
Анабель засмеялась, этот смех, глухой и отрывистый, много лет потом преследовал его во снах. Она оперлась на его плечи руками и оттолкнула с такой силой, что он повалился на пол.
– О, мой мальчик, ты даже не представляешь, как я изменилась! – Она продолжала смеяться. – Если твое будущее – пустыня и гарь, то меня в этом будущем не будет. Лети! Лети за своей сказкой, Крылатый. А меня, старую и уставшую, оставь в покое.
Она встала и прошла в дальний угол комнаты, села к мужу спиной. Томас поднялся на ноги, гнев кипел в нем, но любовь к той, прежней Анабель была сильнее любого гнева.
– Я полечу на Гряду, посмотрю, как там и что. И вернусь с докладом. Уверен, твое… – Он запнулся на мгновение. – Твое состояние к тому времени уже изменится. И мы улетим туда вместе.
Анабель слабо махнула рукой, не оборачиваясь к мужу.
– Нет. Так быстро мое состояние не изменится. – Она опять засмеялась, но резко оборвала смех и добавила: – Оно не изменится, Том, уж прости.
Не говоря больше ни слова, Томас вышел из дома и зашагал в сторону покоев Правителя.
Анабель осталась сидеть у стены, обхватив себя руками за плечи, она раскачивалась из стороны в сторону, что-то напевая, а потом зарыдала, завывая и глотая воздух ртом, как плачут только дети, когда они теряются посреди толпы чужих людей.
Алиса летела из последних сил, Вожак старался увести их подальше от стоянки кровожадных воинов, но крылья ее уже не слушались.
Под ними раскинулись острые скалы, безжизненные и обугленные, как и все вокруг. Когда Томас начал снижение на один из тысячи пиков, Алиса облегченно выдохнула. Ей хотелось выпрямить ноги, опереться спиной о холодный камень и забыться сном, поглаживая чудом спасенный медальон.
Они забились в маленькую пещеру, скорее напоминающей нору какого-нибудь некрупного зверя, чем подходящее для ночлега двух человек место. Вожак запретил ей разжигать огонь, опасаясь, что воины уже обнаружили и побег, и мертвое тело в клетке.
– Надо затихнуть, раствориться, – прошептал он ей почти что на ухо; им пришлось лечь совсем близко, больше в пещере места не было. – Еще одного громилу я осилить не сумею.
Между их тел уютно устроился лис. Ему как настоящему герою выделили целый грибной паек, и Чарли молниеносно его сгрыз, жадно ворча и подбирая крошки.
Согреться без живого пламени костра было невозможно, и Алиса еще плотнее запахнулась в куртку.
– Быстро же ты ее заслужила. – Вожак удивленно поднял бровь.
– Ее подарил Лин накануне моего отлета… – шепнула в ответ Алиса, чувствуя, как сладко замирает в груди от этих слов.
Томас вспомнил худощавого паренька, который вместо него стал Вожаком. Ему хотелось сказать: «И правильно, что отдал, не хоронить же вместе с ним такую хорошую вещь», – но он промолчал. Девчонка вызывала странную для него самого симпатию. Не ожесточенная еще пустынными ветрами, она всем сердцем стремилась к далекому оазису. Хорошо быть молодым, открытым в своих радостях и болях. И не скрывать в себе ничего такого, что жрет тебя изнутри.
– Томас… – услышал он ее голос сквозь чуткий сон. – Можно я спрошу?
– Валяй. – Мужчина поерзал, удобнее устраиваясь на камнях, чувствуя боком позабытое тепло женского тела.
– Тогда… во время слета. Вы назвали Лина мертвецом. Почему?
– Зачем задавать вопрос, зная на него ответ? Ты же слышала его кашель, ты прожила в Городе достаточно лет, чтобы знать: такой кашель все равно что смерть. С небольшой отсрочкой. И чем она меньше, тем лучше. Захлебываться собственными легкими и кровью… Уж лучше пусть меня сожрет падальщик.
