заведи я любовницу среди статс-дам, всегда существовал риск, что кто-то попытается улучшить свое материальное или социальное положение через постель, а этого моя деспотичная матушка не стала бы терпеть. Но, как говорит народная мудрость, если очень хочется, то можно. Поэтому, несмотря на трудности, я терпеливо выискивал решение. Наиболее безопасным вариантом мне казались горничные. Благо Гатчина являлась этаким большим поместьем, и совершая пешие или конные прогулки, я заодно присматривался к женскому полу. В итоге все выгорело. Была безлунная ночь, был сеновал, была она и был я, а остальное не ваше дело.
Надо сказать, что женщины в XIX веке не брились, да и душевых еще не существовало, а посему никто регулярно не мылся. Добавьте к этому плохое качество мыла и его недоступность большинству. Другая диета и другой запах парфюма. Поэтому с личной гигиеной дело обстояло не очень. Все это значительно отличало женщин XIX века от их современниц века XXI. Так что если бы не долгое воздержание, то я, наверное, перетерпел бы еще, пока не привыкну к местным реалиям.
Поначалу меня поразил факт быстрого старения. Люди старели очень быстро: в 35–40 лет мужчины выглядели стариками, с гнилыми зубами и морщинами – сказывалось отсутствие медицины, лекарств, дантистов и пластических хирургов. Женщины выглядели не лучше, особенно крестьянки, а ведь страна на 95 процентов была крестьянской. При разговоре с глубоким стариком, мне не верилось, что моему собеседнику всего сорок лет.
За прошедший год я возмужал и обрел некоторую самостоятельность. Курс моего образования закончился, и мне предстояло проходить службу в одном из гвардейских полков. И хотя в моем времени мне исполнилось бы 33 года – явно не призывной возраст, я радостно ждал перемен. Жизнь под надзором матушки и Ламздорфа мне осточертела. Плюс армейский опыт был необходим для приобретения практических знаний и для установления нужных связей.
В начале 1814 года маман наконец-то разрешила нам с Михаилом выехать в действующую армию, которая воевала в Европе, и 5 февраля 1814 года мы в сопровождении неусыпного Ламздорфа покинули Петербург. Так закончилось мое детство в этом мире.
Глава 6
Мелкий дождь, что моросил с самого утра, и солдатские сапоги превратили землю в чавкающее месиво. А от пороховой гари этот холодный октябрьский день казался еще более серым. Сквозь пелену дыма тут и там пробивались вспышки орудийных залпов, которые тонули в общей какофонии боя. И лишь отблески пожара горящей неподалеку деревни немного освещали горизонт.
Бой начался с самого утра артиллерийской перестрелкой. Вскоре орудия грохотали по всему фронту, и с ними огромные людские массы пришли в движение. Разноцветные фигурки солдат стройными колоннами, под барабанный бой двигались навстречу друг другу. И хотя разрывы шрапнели оставляли глубокие прорехи в этих колоннах, строй смыкался вновь, и колонны продолжали свое, казалось неумолимое, движение. Полковник Ефремов, командующий лейб-гвардии казачьего полка, наблюдал за началом боя, находясь в резерве, подле штаба, где пребывали их величества и главнокомандующий Шварценберг. Но через полчаса пороховой дым заволок всю долину, где разворачивалось сражение, и с высот, где находился резерв, стали видны лишь отдельные фрагменты боя, когда ветер разгонял дым и в сероватых прорехах возникали силуэты солдат, уже сошедшихся в рукопашной.
К десяти утра, через два часа после начала боя, деревня Вахау, где находились войска под непосредственным командованием Наполеона, была взята штурмом русскими и прусскими дивизиями, при содействии кавалерии генерала Палена. Но французы и не думали отступать. Сосредоточив огонь сотни орудий на деревне, они вынудили союзников оставить с таким трудом занятую позицию. Превращенная в щебень деревня пылала, и отблески этого пожара слегка освещали поле боя. Так как, несмотря на полдень, в низине, у высот, царили сумерки, в которые и вглядывался полковник, пытаясь определить по звукам артиллерии, где сейчас идет бой и что вообще творится внизу.
Их величества и главнокомандующий имели более полную картину происходящего, ибо каждые несколько минут к ним подскакивали адъютанты с известиями от командиров дивизий и бригад. Палатка для главнокомандующих едва вмещала коронованных особ и начальников их штабов, так как была рассчитана только на половину присутствующих. Но сейчас на кону стояло очень многое, и это генеральное сражение, которого так ждали и так опасались, должно было переломить ход кампании, а ежели повезет, то и вовсе сокрушить французов. Вот потому и решили императоры лично присутствовать на поле боя, дабы подстегнуть нерешительных и поднять мораль союзных войск. Подле палатки соорудили несколько импровизированных столов, за которыми разместилась часть свиты.
Чтобы уберечь гвардейский резерв от излишних потерь, большинство солдат разместили за гребнем холма. Казаки стреножили коней и, усевшись возле, ожидали своего часа. Так как бой шел в четырех верстах от штаба союзников, ядра до них не долетали, и казачки в ожидании травили байки и делились мнениями насчет хода битвы. Хотя говорить стало трудно, ибо грохот орудий заглушал все вокруг. Даже на холме, где находился Ефремов, земля дрожала под ногами, отчего кони иногда поднимали голову, будто проверяя, что же это такое творят люди друг с другом.
Увидев очередного адъютанта, скачущего обратно на передовую после передачи новостей императору, полковник остановил его, дабы узнать новости. Адъютантом оказался молодой корнет князь Кудашев, знакомый Ефремову по Петербургу.
– Василий Александрович, что там внизу происходит? – спросил казак.
– Ничего нового, Иван Ефремович, – крикнул корнет ему в ухо. – Наши опять выбили французов из деревни и согнали их с высот, но те контратакуют. Генерал Мезенцев еле держится и просил прислать подкрепления.
– А император чего? – коротко поинтересовался полковник.
– Ответил, что подкрепления будут через три часа. Резервный корпус еще на марше.
– Черт побери, ежели генерал не сдюжит, французы могут и к нам прорваться. А ведь там их величества и весь штаб.
– Должны выдержать, – прокричал Кудашев, – прусаки бригаду в подкрепление прислали, но у нас порох подходит к концу. Никак обозные к передовой пробиться не могут. Французы их еще на подходе расстреливают. – Корнет помолчал секунду, а потом добавил: – Господин полковник, мне обратно пора. Надеюсь, что удержим французов, – адъютант козырнул и натянул поводья.
