Сквозь ветви ей было плохо видно реку, и она завидовала побратимам, которые сейчас лежат гораздо ближе, держа наготове луки. Лютомер тоже был где-то там, впереди, и она вытягивала шею, безнадежно стараясь рассмотреть его через гущу зарослей.
Было безветренно, и вскоре она сама расслышала приближение чужого обоза: скрип снега, позвякивание упряжи, фырканье лошадей.
И вдруг поблизости кто-то свистнул. На реке послышались возгласы, шум движения. А потом Лютава услышала, как кто-то, не скрываясь, продирается сквозь снег и заросли на лед.
Она отодвинулась от лошади и выглянула из-за ивы. Лютомер, с опущенным луком в руке, уже вышел на открытое пространство и помахал кому-то впереди.
– Здоров же будь, стрый Богорад, вовек живи! – крикнул он.
Услышав это имя, Лютава побежала за братом. И успела встать рядом с ним как раз тогда, когда из-за саней вышел Богорад – двоюродный брат их отца, князя Вершины. Его лицо выражало разом изумление, недоверие и облегчение.
– Услышали, видать, боги вопрошания наши! – воскликнул тот. – А я за тобой посылал!
Бойники дружно выходили на лед из своей засады, спутники Богорада тоже собирались толпой, приветствуя их. Гудели голоса: все это были знакомые лица – Ратиславичи и кое-кто из соседей, составлявших князеву дружину во время зимних обходов.
– Что случилось? – Лютомер подошел к родичу. – Ты чего здесь лазишь, дядька?
– Как – чего? А в гощенье-то кто пойдет – Сивый Дед?
– Гощенье! – Лютомер хлопнул себя по лбу, потом опустил руку и посмотрел на Богорада. – А что, отец… совсем плох?
Богорад только махнул рукой и сел на сани.
– Слушай, что у нас деется…
Лютомер мигнул своим, и отроки, сбросив лыжи, полезли в кусты за хворостом. Развели костер, чтобы не холодно было беседовать, поставили в круг четверо саней. Богорад рассказывал, как с Вершиной во время Корочуна приключился припадок, о том, как тот жил после.
– А хвалиска-то сбежала! – добавил он в конце. – Вот перед тем, как мне в путь снаряжаться, взяла да и исчезла. И девчонку свою увезла, и челядь, и пожитки. Скотину только оставила. Толига с отроками ее увез куда-то. У нас, правда, бабы болтали, будто это… что Вершина ее того… – Он не решился сказать, что князь съел жену, но слухи шли именно об этом. – Но не мог же он за одну ночь пятерых уходить, и чтобы ни косточки не оставить!
– Не мог! – подтвердил Лютомер. – Та тварь, что в нем засела, не кости грызет, а сердце сосет.
– Что же делать? – Опираясь руками о колени, Богорад подался к нему. – Так всего и высосет?
– Нет. У сестры есть средство подсадку выгнать. – Лютомер кивнул на Лютаву. – Мы затем и едем.
– Что за сре… – начал Богорад, поглядев на Лютаву, и вдруг переменился в лице. – Постой, а ты здесь почему?
Он уставился на косу Лютавы, спускавшуюся из-под шерстяного платка на плечо. Было ясно, что княжеская дочь по-прежнему не замужем. И это после того, как ее еще осенью отослали на Десну – выходить за Бранемера! Но Богорад настолько привык видеть детей Велезоры всегда вместе, что сейчас, занятый другими заботами, не сразу сообразил: ее тут быть не должно!
– Ты что же, – нахмурив брови, родич посмотрел на Лютомера, – не довез сестру до жениха? Тебе же отец… – он невольно запнулся, поскольку теперь всегда при воспоминании о родиче-князе испытывал жуть, – ясный приказ отдал: везти ее к Бранемеру! Как ты решился родительский приказ нарушить?
– Не нарушил я родительский приказ. Привез сестру к жениху, как было велено. Только у них обычай такой…
– Такой обычай у дешнян, что всякий год молодая жена или дева княжеского рода в первозимье уходит в подземелье и там живет до Ладиного дня, – подхватила Лютава. – Разделяя самой Лады заточение, что у Велеса в плену томится. И было решено, что в этот год я пойду Ладе служить, а свадьбу до Ладиного дня отложим. И вот… – Она набрала побольше воздуху перед самым сложным, – как вошла я в подземелье, так мне тайное открылось. Узнала я, почему боги Бранемеру уже двенадцать лет детей не посылают. Узнала, что не на жене проклятие лежало, а на нем самом. Сглазила его мачеха, старого князя младшая жена. Хотела, чтобы Бранята бездетным умер, а после него все ее сыну Витиму досталось. Но я… я одолела бабку и сняла сглаз. И жена Бранемерова сразу же и понесла. Теперь я, даже если весной и выйду за него, княгиней уже не буду: Миловзора родом не хуже меня и сына родит первой. К тому же… к весне и дешняне могут проведать, что с нашим батюшкой приключилось. Кто тогда меня возьмет – испорченного отца дочь? Узнает муж об этих делах – домой отошлет с позором. Я позора себе и роду не хочу. Сперва исцелим батюшку, тогда и будем о свадьбах думать.
По лицу Богорада было видно, что в уме его роятся и толкаются многочисленные вопросы. Но он молчал: в делах волшбы и волхвования он ничего не понимал и знал, что в этом племянники куда умудреннее его. А к тому же Лютава сказала нечто, отвечавшее его собственным мыслям. Даже и выйди она за Бранемера еще осенью, это не помогло бы делу в том случае, если на Десне узнают о несчастье с Вершиной. Весьма вероятно, что муж отослал бы ее назад, осрамив весь род Ратиславичей. Богорад и сам день и ночь изводился от беспокойства ради грозящего позора.
– Так что, девка, поедешь домой? – спросил он, помолчав.
– Мы поедем, – уточнил Лютомер.
– Ты со мной в гощенье пойдешь, – возразил Богорад. – Ты – отцу старший сын и наследник, тебе и дело его исправлять.
С этим Лютомер не собирался спорить. Подхватив поводья из слабеющих отцовых рук, он оставлял за собой его место, если Вершине не удастся вернуть разум и здоровье. Отказаться – означало уступить все права кому-нибудь из братьев. Чего доброго, Хвалису!
– Значит, мы пойдем с тобой в гощенье и приедем в Ратиславль вместе, – решил Лютомер.