надо.
– На нижней Угре?
– Где она в Оку впадает и твоя земля кончается. На Оку не пойдем… пока. А там видно будет. И хорошо бы послов к вятичам снарядить – разведать, что у них и как, сильно ли разбиты, чего обещали, есть ли у них мир с хазарами или нет.
– Раз такое дело… – Лютомер посмотрел на него, – я сам съезжу.
* * *
Тот, кто впервые видел Секача – его низколобое лицо с маленькими, глубоко посаженными глазками и дремучей бородой, его кряжистую фигуру с ожерельем из кабаньих клыков на груди и кабанью шкуру на плечах, – и не подумал бы, что у него может быть дом и хозяйство, как у всякого. Казалось, этот дикий человек должен жить под кустом – ну, может, зимой забирается ночевать куда?нибудь в стог, а то и в берлогу. Однако же ничего подобного. У Секача был не только обычный человеческий дом, но целый двор с погребом, клетью, баней, хлевом и всем, что полагается. Более того – у него имелась семья, жена, и не украденная где?нибудь темной ночью или схваченная за косу в дыму набега, а честью высватанная из хорошего смолянского рода. Правда, от нее родились его младшие дети, а старший сын, Красовит, родился от пленницы?булгарки, добытой Секачом еще в юности во время похода на Юлгу. Лет семь назад взяв первую жену, Красовит поставил себе избу здесь же, на отцовом дворе. Они с отцом почти всегда бывали дома по очереди и так же присматривали за общим хозяйством.
Сегодня молодой воевода Красовит вернулся поздно. Уже стемнело, но Смолянск не затихал. Князь Зимобор приехал с молодой женой, и по всему селению шла гульба. Свадьбу уже отпраздновали в доме тестя, но разве мог Зимобор обидеть собственную старейшину, лишив участия в столь счастливом событии? Пиры загудели по новой, и опять старший Перунов жрец Здравен ухватом снимал белую паволоку с головы молодой княгини, а смоляне радостно кричали: «Хороша, хороша!»
Дома почти никого не было: Секач с последней женой, уже второй Красовитовой мачехой, младшие братья – все остались на пиру. А ему хотелось тишины, чтобы спокойно все обдумать. Этим вечером он узнал слишком много нового…
Красовит пихнул дверь своей избы; изнутри донесся легкий шум. Наверное, кто?то еще не спал. Старшая его жена, Ведана, с прочими женщинами толклась возле обчины, дома оставалась только младшая, Ясна, со всеми тремя детьми.
Когда Красовит шагнул в сени, одновременно с этим открылась дверь истобки и кто?то едва не налетел на него.
– Ты, воевода? – раздался голос из полутьмы. – Ну, что там?
– А ты чего здесь лазишь? – недовольно буркнул Красовит. – Мальцов укачивал?
– Тебя искал! – с досадой ответил ночной гость. – Все ждал, когда же воротишься!
– Чего тебе с меня? – Красовит не хотел с ним разговаривать, поэтому делал вид, будто не понимает.
– Рассказывай! Как там? Оборотень же с ними приехал?
– Иди уж! В сенях я, что ли, с тобой говорить буду? – Красовит широкой грудью вытеснил его назад в избу. – Яска, света подай!
Молодая женщина торопливо зажгла от лучины два глиняных светильника на столе. Гость и хозяин уселись. Огненные отблески упали на их лица, и Ясна глядела поочередно на того и другого, будто удивляясь, как тут встретились эти два человека. Они были очень разными, и в то же время схожие черты резко выделяли их среди светловолосых кривичей и голяди. Оба были темноволосы, с густыми черными бровями, карие глаза в полутьме тоже казались черными. На скуластых лицах проглядывало иноземное происхождение матерей. Но гость, княжич Хвалислав, отличался более тонкими и красивыми чертами лица, был более строен. Красовит, лет на шесть старше его, был далеко не таким красавцем: грубоватое округлое лицо, высокий и широкий лоб, полуприкрытый кольцами жестких темных волос. На щеках и на лбу виднелись мелкие рубцы: еще отроком он однажды ездил с отцом на Юлгу?реку и там переболел ужасной болезнью, от которой перемерло множество торговых гостей. Однако он выжил благодаря врожденному упрямству, которое в нем, пожалуй, было главным.
Хотя Хвалислав и считался заложником, запирать или стеречь его никто не собирался – а куда он денется, в такой дали от дома? Поэтому Хвалис жил почти как гость, бродил по берегу Днепра, вечерами заходил в гости и многим смолянам был любезен рассказами про угрянских оборотней или поход на Оку. Частенько он бывал и у Секача: здешние женщины уж очень его жалели: такой красавец, такого знатного рода, и такой несчастный! Большуха, воеводша Мечислава, уже не раз бранила Ясну и Ведану, что?де слишком уж Хвалис у них засиживается. Красовит относился к княжескому пленнику как к бедному родичу из дальней веси, но и сочувствовал ему в глубине души. Кое?что их роднило: оба рожденные чужеземными пленницами, они не имели в своей земле корней материнского рода и чем?то напоминали одноногих среди здоровых.
– Приехал, вестимо, – ответил Красовит на вопрос Хвалислава. – С князем и княгиней молодой. Тот его братом величает: говорит, если бы не Лютомер, пропала бы его невеста.
– А Лютомер что? – мрачно допрашивал Хвалис, уже знавший, что его сводный брат теперь именуется князем угрян. – Он рассказывает что?нибудь об отце? Как он умер? Что с моей матерью?
Его голос дрогнул. Замиля и раньше, в благополучные времена, нередко опасалась, что если Вершина умрет раньше, то ее определят в посмертные спутницы. Обычно для этого выбирают рабынь помоложе и покрасивее, но она отлично знала, как мало любят ее в Ратиславле и как рады будут от нее избавиться. Еще и поэтому Хвалислав так мечтал стать князем – чтобы уберечь мать от этой ужасной участи.
– Худо с твоей матерью, – прямо ответил Красовит, который особо не умел проявлять сочувствие.
