У каждого свой путь в Харад

отступивших сюда хальмгардцев. На полоске земли между двумя озерами сконцентрировались воинские части, вытесненные с севера.

Что творилось на юге, монах не знал – среди встреченных не было ни одного южанина.

– А вас не тревожит, что в Харад разом направилось столько народа? – обратился Шелест сразу ко всем.

– Если это их не тревожит, – Гыд кивнул в сторону предполагаемых переселенцев, надвигающихся со стороны Потлова, – чего уж… Харад суровый край. Он, как крупное сито, отсеивает все мелкое, и чтобы удержаться там, нужно представлять собой что-то. Быть кем-то.

– Тут знаешь как, – произнесла Рина, – они бегут не всегда из тех соображений, что воевать не хотят. Иные своих близких спасают. Иной раз просто не в состоянии себя защитить. Как трусливые зайцы. А слабых духом или телом горы не любят.

– Такие и не дойдут, – заметил Саммар. – Дорога не из легких.

Монах согласно кивал:

– Но все же, столько инакомыслящих разом… Вы не боитесь, что они собьются в стаи и начнут создавать свой собственный Потлов или Озерный край уже на территории Харада?

Гыд с Риной переглянулись, девушка недоуменно пожала плечами. Ни один явно не верил в серьезность опасности, о которой говорил Шелест.

Саммар долго смотрел перед собой, потом со вздохом произнес:

– Вот вроде вы с Ольмаром и братья, а ему никогда не пришло бы в голову спросить что-либо подобное. А все потому, что ты большую часть жизни провел в Латфоре, а он столько же – в Хараде.

– А еще я монах, а он – принц? – с сарказмом спросил Шелест. Подобный тон можно было услышать от него крайне редко, поэтому все воззрились на него с любопытством.

«Ага, – пронеслось в голове у Саммара, – значит, хоть ты и монах, а все же заедает, что венценосный родитель спихнул тебя от себя подальше…»

«И чего ты это вслух не скажешь? – возмутился тут же в его голове Шелест. – Забыл, что я слышу все, о чем ты думаешь?»

Бородач покраснел, однако, покосившись на монаха, тихо пробормотал:

– На чужой роток не накинешь платок. – И добавил уже про себя: – «А ты еще не привык, что обнаруживаешь для себя нечто нелицеприятное, залезая в чужую голову?»

– Дело не в воспитании, – продолжал бородач. – Ему есть с чем сравнивать – он видел проявление абсолютной свободы. А ты нет. На ее фоне любой общественный строй, в основе которого лежит несправедливость, угнетение, выглядит особенно уродливо. Вновь прибывшие осознают это и не будут упорствовать в своих привычках.

– Не бывает абсолютной свободы, – вдруг произнесла Рина. – Абсолютной свободой обладает только Создатель.

– Философия, – ответил монах. – Рассуждения отошли от реальности.

– Дуреем мы все от этого бесконечного Потлова, – подал голос долго молчавший Гыд. – Оттого монах ехидничает, а Рина в философию подалась.

– Ты вообще мое имя произносить не смей, – огрызнулась девушка, полыхнув в его сторону огнем глаз.

– Давай скажу, как я понимаю… – Саммар пожевал губами, подбирая слова. – Только ты терминами не начинай сыпать сразу же, пойми сначала, что я сказать хочу.

Он посмотрел на Шелеста, а тот в знак согласия наклонил укрытую капюшоном голову.

– Свобода – это когда живешь так, как хочется. Делаешь то, что считаешь нужным. Идешь к своей цели, не отвлекаясь на чужое мнение и чужие желания.

– Но ты же все равно зависишь от чего-то, – вмешалась Дарина. – Нужно добывать себе еду, заниматься домом, чтобы он не рухнул на твою голову во время зимней непогоды. Это забирает время и уводит от цели. О чем тут еще говорить?

– То, что ты сейчас сказала, это условия самой жизни на земле. Самые первые и самые примитивные. – Голос Шелеста звучал вновь тихо и невыразительно. – Только при условии их выполнения возможно существование наших тел. Тут действительно не о чем разглагольствовать.

– Вот, а все остальное время ты свободен. Для своих размышлений, своих чувств и действий, – продолжил свою мысль Саммар.

– Звучит как-то безответственно, – не мог не заметить монах.

– Только звучит. Но на деле наоборот. Если над тобой не довлеет чья-либо воля, то не на кого перекладывать ответственность за собственную жизнь, некого винить в неудачах. Понимаешь? Тем, кто привык жить в государстве, сложно перестроиться.

– Потому так ценно становится все, чего добился сам, – сделал вывод Шелест. – Отсюда и их чувство собственного достоинства. Они уважают себя за свою силу. И считают достойными уважения тех, кто живет рядом. Да, действительно, у многих мировоззрение будет подорвано основательно.

– Если нормальные – приспособятся. – Уверенность, сквозящая в словах Дарины, была безусловной.

– А если нет? Тебе их не жаль? Едут с семьями, детьми…

– Если нет – ну так что ж, они и на родине не выжили бы. Но только обычно людям меняться в эту сторону не так уж и сложно. Приятно даже, хоть и непривычно. Раз! – и оказывается, нужно сделать несколько усилий, и уже есть за что себя уважать, раз! – и ты уже не даешь никому вытереть об себя ноги. Зря вы тут рассуждаете! – Дарина пришпорила лошадь и ускакала вперед от кавалькады, всем видом показывая, насколько ей надоели разговоры ни о чем.

– А вот тебя, как одного из Хальмгардов, не беспокоит, что население вместо того, чтобы защищать свою землю, бежит в поисках убежища в других странах?

– Странно слышать такой вопрос от харадца, – заметил монах. Он тоже было собрался пуститься вскачь, но его остановил возглас Саммара:

– Смотри-ка! Ты тему не переводи, ваше высочество монах! Или ты только от других ответа требуешь? А сам от оного уходишь?

– Я? А как ты хочешь, чтобы я тебе ответил? Да, я не осуждаю их. Они крестьяне, и я считаю, что это не их дело. Мне стыдно, что мы оказались не в состоянии защитить