просто какой-то акт вандализма. Зачем это тебе, Юля?
Я не отвечаю и нажимаю отбой. Бросаю карточку психолога в урну. Достаю из кармана скомканный листок бумаги. Пристально вглядываюсь в плывущие цифры и, наконец, решаюсь.
– Ну наконец-то. Я уже собирался сам тебе звонить.
– Откуда у тебя мой номер?
– На твоей работе дали.
– Где Боря?
– Приезжай – увидишь.
Андрей называет адрес, при этом доходчиво мне объясняя, что мое молчание в Борькиных интересах.
По адресу оказывается какое-то ателье, похоже давно вышедшее из бизнеса. Андрей ждет меня в машине.
Мы едем за город.
Ночь раскидывает свои крылья над горизонтом, и небо сливается с землей.
Мы молчим всю дорогу.
Старый загородный дом встречает нас темными глазницами окон и гробовым молчанием. Внутри резкий знакомый запах – формальдегид.
– Чей это дом? – спрашиваю я.
– Моих родителей, – отвечает Андрей.
Он врет. Дом его родителей сгорел много лет назад. Он сам поджег его. Теперь я это знаю точно.
Андрей достает початую бутылку коньяка. Разливает в бокалы.
– Ты их тоже коньяком поил, перед тем как?
Мне не страшно. Просто пусто и холодно. Там, в пустоте, плещется о тонкие стенки сознания мысль о том, что Борьку я уже не увижу. Никогда. Но я все равно спрашиваю:
– Где Боря?
– Юля. То, что с нами происходит, закономерно. Мы созданы друг для друга. Мы – одно целое. Я окончательно понял это тогда, когда встретил тебя в парке, хотя, конечно же, догадывался об этом раньше. Мы не такие, как все. Мы – другой, лучший тип людей, и нам нужно держаться вместе. Я пытался найти тебе замену, но не смог. Да, я поил этих девок коньяком, и что с того? Они – обычные. Серая, никчемная посредственность. Я видел их глаза. В них не было ничего, кроме комьев бесполезной плоти. Я знал, что ты позвонишь. Я многое о тебе знаю, как и то, что после меня ты так ни с кем и не сошлась. С твоей стороны глупо делать вид, что я тебе безразличен.
Он ведет меня в полуподвал дома, и я почти не удивляюсь, увидев там стеллажи с полками, уставленными колбами и пробирками. Со всех сторон на меня смотрят мертвые глаза.
– Красиво, правда? – спрашивает Андрей. – Вначале я использовал обычный фиксатор, но он изменял цвет материала, хоть и сохранял структуру ткани. Теперь я достиг идеального баланса спирта, формалина и различных кислот. Тебе нравится? Тебе ведь должно это нравиться.
– Где Боря? – повторяю я.
– Меня всегда удивляло, что ты нашла в этом недоумке, – отвечает Андрей, – но я считаюсь с твоими чувствами. У него особенные глаза, ты говорила. Я запомнил. У меня для тебя подарок.
Андрей протягивает мне колбу, и я впиваюсь в нее взглядом.
– Я постарался не повредить оболочку, когда их извлекал. Обрати внимание, цвет практически не изменен. Я очень старался. Для тебя.
Я знаю, что увижу. Я увижу, как векорасширителем раскрывается глазное яблоко, как крючок заходит в глазницу и рассекает мышцы вместе с глазным нервом, который теперь болтается тонкой бесхозной ниткой. Я увижу, как Борькино тело конвульсивно дергается в предсмертной агонии, но я не могу не смотреть. Беру прозрачную склянку и замираю, как муха на стене. Я ошибаюсь. В мертвых Борькиных глазах я вижу только море, бескрайнее синее море всепоглощающей любви. И себя. И больше ничего.
Кто-нибудь. Пожалуйста. Закройте. Мне. Глаза.
Елена Щетинина
Лягушка – прожорливое брюшко
– В тра-ве си-дел куз-не-чик, – фальшиво гнусавил четырехлетний Кирюша, подпевая песенке и постукивая голыми пятками по дивану.
Алиса уже жестоко разочаровалась в этой, когда-то казавшейся ей прекрасной, идее: подарить племяннику музыкальную книжку – с деревянными страницами, яркими картинками, крупными буквами и хитровыдуманной коробочкой на торце, откуда и доносилась уже ставшая омерзительной – еще бы, после получаса непрерывного бренчания! – песня. На обложке жирная коричнево-зеленая лягушка – хотя это скорее была жаба – тупо пучила глаза в пространство, а на травинке над ее головой сидел ядрено-салатовый
