– Сижу за решеткой, в темнице сырой… сижу за решеткой, в темнице… – скороговоркой повторяет Алёша, вжимаясь спиной, до боли в лопатках, в коридорный угол. Ба медленно шагает ему навстречу, раскрывая холодные мертвые объятия.
Последний шанс! С истошным воплем он кидается вперед. Вжимает голову в плечи и, зажмурившись, проскакивает у бабушки под мышкой. Кровать! Подушка! Матрац! Ключи!..
Вдруг его горло обвивает тугая колючая змея. Шею пронзает мгновенная боль, звенит под ногой стеклянный пузырек. Алёша на мгновение подлетает вверх – так, что ступни отрываются от пола и взмывают на уровень лица. А затем он всем телом тяжело падает, ударяясь спиной об пол. Толстый шерстяной свитер смягчает приземление, но все равно из груди разом выходит весь воздух, в голове звенит, перед глазами мелькают белые искорки. Как выброшенная на берег рыба, Алёша беззвучно хлопает ртом, пытаясь вдохнуть хоть капельку кислорода.
Отпустив длинный конец шарфа, бабушка склоняется над Алёшей, грозя раздавить ему ноги своей необъятной тушей. Он чувствует запах – от ба воняет тухлыми консервами. Морщинистое лицо все ближе, ближе… Бабушка словно желает подарить любимому внуку один из тех влажных, противных поцелуев, после которых потом приходится так долго оттирать щеки… Только на этот раз ба целует его не в щеку – огромный холодный рот накрывает целиком губы и нос. Влажный и липкий, как пиявка, язык ползет по коже, проталкивается в ноздрю… Алёша задыхается от ужаса и отвращения. Безотчетно шаря по полу, нащупывает что-то твердое, хватает, сжимает слабеющими пальцами. Радио!
Не соображая, что делает, Алёша бьет приемником оседлавшее его чудище по голове, в висок. От удара ба прерывает свои омерзительные ласки, ее губы и язык с мягким чавкающим звуком отлепляются от лица внука. Алёше удается вдохнуть. Это придает ему сил, и он снова бьет старуху, еще и еще. Разломанный корпус «Лира-201» трещит, пластиковые щепки летят во все стороны, что-то черное брызжет у бабушки из ушей, носа и рта. Наконец она заваливается на бок рядом с Алёшей. Приемник выпадает у того из руки. Всем телом Алёша отползает от ба как можно дальше – до тех пор, пока не упирается в стенку.
Несколько минут лежит там, пытаясь отдышаться. Легким не хватает воздуха, горло дерет, Алёшу мутит от вони лекарств и бабушкиного трупа. Его выворачивает кислым желудочным соком на цветастый рисунок обоев.
Кажется, он несколько раз теряет сознание на долю секунды, чтобы тут же прийти в себя. Алёша не знает точно, обморок ли это. Прежде ему еще никогда не доводилось падать в обморок. Как будто проваливаешься в бездонную черную яму, а затем медленно, с большим трудом карабкаешься обратно на свет. Можно ли упасть, если уже валяешься?.. Можно ли подняться, оставаясь без движения?.. Он не понимает, ему сложно думать об этом, как и о чем-либо еще.
Потом к нему приходит понимание того, что он сделал. Что он натворил. Оно, это понимание, представляется ему в образе папы, обычно такого веселого и улыбчивого, но только не сейчас. Суровое лицо отца выплывает из темноты. Папа хмурит брови и говорит тем голосом, каким обычно отчитывал Алёшу, если тот приносил из школы дневник с тройкой, забывал почистить зубы перед ужином или небрежно заправлял постель поутру.
Огромное, тяжелое, в сто тысяч раз тяжелее, чем бегемотское тело ба, чувство вины обрушивается на и без того раздавленного, впавшего в смятение Алёшу.
– Я не хотел, – шепчет он в темноту. – Я не думал… не знал…
Бабушка лежит бесформенной кучей, а перед ней, ощерив зазубренные пластиковые клыки, валяется расколотый старый приемник. Из его нутра торчат медные проводки, с которых, как и с обломков корпуса, стекает темная вязкая кровь. Еще больше черной жижи натекло вокруг бабушкиной головы. Алёша замечает пучок седых волос и прилипшую к ним серую кожу, похожую на обрывок туалетной бумаги.
Алёша чувствует себя очень виноватым, но все равно счастлив видеть их обоих, хотя и понимает, что они – лишь плод его воображения. На самом деле мамы и папы здесь нет. Возможно, их уже
Она ведь уже была мертвая… Или все-таки живая? Алёша окончательно запутался. Ба умерла только после того, как он ее ударил? Или это была уже вторая ее смерть? А до этого она уже успела один раз умереть и… ожила?
Может быть, она сумеет ожить еще раз? От этой мысли ему вновь становится страшно. Алёша устал, очень устал, и ему не хочется подходить к бабушке, но иначе никак не добраться до ее постели и того, что спрятано там внутри. Поэтому он перебарывает страх, заставляет себя встать. На негнущихся ногах аккуратно, мелкими шажками обходит грузное тело, стараясь не спускать с него глаз. По другую сторону, однако, ему все-таки приходится упустить ее из виду, чтобы, нагнувшись, сунуть руку в щель между кроватным дном и матрацем. Дыхание перехватывает, сердце в груди сжимается, когда он слышит сухой шелест – бабушка опять ползет за ним! Но это лишь шорох потревоженных простыней.
Алёша долго не может нащупать то, что ему нужно. Приходится совать под матрац обе руки по самые плечи, прижиматься щекой к волокну покрывала. Постельное белье пахнет мочой и смертью. Мама и папа – два призрачных лика, зависших под потолком, – внимательно наблюдают за его действиями. Алёша чувствует их взгляды, но старается не обращать внимания. Наконец пальцы находят холодный металл, под матрацем глухо звякает связка ключей. Алёша тянет их на себя, но те цепляются за что-то. На протяжении одного страшного, неимоверно растянувшегося мгновения он видит мозолистую руку ба, схватившую ключи с другой стороны кровати – видение исчезает, когда связка все-таки поддается, и Алёша по инерции, не удержавшись, падает задом на пол.
