Я облизнула пересохшие губы. Чертовски захотелось пить. Осмотрев подставку со всех сторон, я догадалась, что надо дернуть за один из краников. Так и сделала. Тонкая струйка полилась в ладонь. Понюхав, а потом лизнув, я поняла – вода! Самая обычная, может, чуть с горчинкой. Точно не хуже той мутной жути, что мы пили в последнее время. Удивленная, я отпила еще. И еще.
Первым делом хотела рассказать маме о таком сокровище, но передумала – нет уж, она даже слова против никому не сказала, когда меня с бухты-барахты решили к глоссам отправить. А ведь есть девушки постарше! Могла же она вступиться, могла подумать обо всем раньше и выдать меня за химича или любильца, или за кого-нибудь из наших. Я была бы не против родить малышей от красавчика Мусто. Мы с ним так упоительно целовались в скалах во время охоты… Но нет! Мама, как обычно, только смотрела страшными глазами и прикрывала рукой рот, неслышно охая. Обидно…
А отец? Разве я ему не нужна? Я ведь не просто коз пасла да доила, как другие девчонки, я на охоту ходила. Братья ведь маленькие еще. И, не совру, сказав, что часто с добычей возвращалась, потому как глаз у меня зоркий и хитрости с лихвой. Вот как он может меня отдать?! Скажите, как?!
Я стиснула кулаки.
Впрочем, все ясно, как знойный полдень. Отдают потому, что люди в клане считают меня проклятой. В меня молния попала в прошлый ливень. Зимой еще. Пару суток я пролежала, как мертвая, а когда очнулась, месяц говорить не могла и слышала плохо. До сих пор, если честно, глуховата. Жрец наш, Акху, давал потом что-то горькое пожевать, таинственные штуки проделывал. Ничего не помогало. «Духам она не угодна. Заберут ее скоро», – сказал Акху отцу, а потом еще долго что-то в ухо нашептывал. Но я выжила, стала по-старому помогать и матери, и отцу. Только красноватая отметина, ветвистая, как папоротник – та, что разрослась от плеча до позвоночника после удара молнией, – не прошла.
Поначалу я сердилась, что люди пялятся и стороной обходят. Даже Мусто… Я вспыхивала, когда народ смеялся и пальцами тыкал, если переспрашивала, не расслышав. Потом махнула рукой. Кто долго злится, у того лицо скукожится и пойдет красными пятнами. А мне такое зачем? У меня оно красивое. Я сама видела отражение в стекле. Мама говорит, я на бабушку похожа. У меня глаза черные с синим отливом, брови и ресницы как углем выведены, нос тонкий, волосы смоляные – ни в маму, ни в папу. Вообще все в моей семье темно-русые и сероглазые, одна я такая – не в масть, словно не родная…
Мусоля все это в голове, я совсем разозлилась, даже ладони зачесались, потом вдруг закололи, будто на ежа наткнулась, стали горячими. И, гром мне в ребра, в подставке под бутылью что-то зашевелилось, забулькало. Я убрала руку. Стихло. Прикоснулась снова. Нутро подставки опять ожило. Я слушала звуки, как завороженная, пока не задела красный краник, и на пальцы не выплеснулась горячая вода. Ай! – я отдернула кисть. Ничего себе! Духи, вода же холодной была! Как она нагрелась без огня и хвороста?! Укуси меня блоха! У прошлых людей все странное было.
Я постояла немного, пораженная, пытаясь понять, что происходит, потом плюнула и пошла за ведром. Решила: никому не скажу про найденную воду, лучше устрою так, чтоб мой уход навсегда запомнили! А то, погляди-ка, все с утра уже поставили на мне крест. Я еще тут, а уже чужая, ненужная, словно пепел от костра. Не меня помнить будут, так хоть ведро с водой!
Так и вышло: соседи столпились у прохода, глаза округлили, не понимая, в чем дело. Мама причитала. Младший братец смотрел на нас, разинув рот, и вдруг потянулся к защелке.
– Только попробуй открыть. Руку отрежу, – рявкнула я и побежала к нам.
Судя по надвигающемуся шуму, так Бас меня и послушал… Предатель сопливый!
Меня колотило от страха и возмущения. Я задернула шторку в своем углу и ступила в давно не видевший воды железный таз с отколотыми краями. Сбросила одежду, чувствуя, что странное покалывание разошлось из ладоней по всему телу. Оно увеличивалось, словно по коже кто-то щеткой водил. Духи, что за напасть такая?!
Я отбросила назад неприятно коснувшиеся голой груди волосы и, затаив дыхание, вылила на себя целый ковш горячей воды. Тотчас мое тело, пронизанное ломаными световыми разрядами, затряслось и скрутило. В ушах затрещало, перед глазами посыпались искры, сердце в груди больно сжалось, и я рухнула на пол.
Глава 2
Я очнулась среди криков и суеты. Братья, воины, соседи окружили меня. Все, как один, в заскорузлом от пота и пыли тряпье и обносках. Кто-то жреца кликал, кто-то к духам взывал, размахивая руками и тряся дредами, кто-то из женщин вопил: «Про?клятая, она проклятая», оттягивая к себе чумазых ребятишек. Отец расставил худые жилистые руки, пытаясь прикрыть мою наготу. Бубнил, прогоняя зевак. Только его никто не слушал. Степняки продолжали шуметь и таращиться. Мама придерживала мне голову, испуганно заглядывая в глаза. Бас шикал на мелких братьев и щупал мою ногу с опаской – не померла ли.
А я лежала на полу, распластанная и едва живая. Во рту был такой привкус, словно железяку лизала, в ушах звон, в груди хрип.
Скоро явился управ, хмурый, как туча, и жрец Акху. Только ему удалось разогнать глазеющих, сказав зловещим шепотом пару фраз. Он начал ходить по кругу и смотреть в глаза то одному, то другому, любопытных мигом смело. Акху наклонился надо мной, пощупал шею, руку. Покачал головой и сказал: «Торопитесь» и еще что-то, явно нехорошее. И родители заторопились. Одели меня быстро, посадили на единственного своего псидопса. Отец пробормотал сипло: «Так суждено тебе, дочка. Духи велели», и глаза отвел. А маму в последний момент жалко стало: ее серое лицо страдальчески вытянулось, нижняя губа затряслась, будто не меня, а ее глоссам продают. Охала опять же беззвучно. И я не выдержала, сказала так, чтобы только она услышала: «На тридцать втором, в проломе еще вода есть. В большой бутылке…»
Солнце жгло сквозь штаны и длинную вязаную фуфайку. Казалось, будто и платка поверх головы не было, потому как белые лучи били в самое темечко. Я бы сбежала, но куда мне: слабость дурацкая, даже на псидопсе еле сижу. Никак не получалось не думать о том, что вот-вот могу окочуриться. А ведь могу, – нутром чуяла. Наверное, потому и Акху ничего делать не стал, хотя всегда, если с кем болезнь случалась, порошок давал, иголкой тыкал. Или проданным помогать не положено?..
Я склонила голову, борясь с тошнотой. Видеть наши просторы, окаймленные горами, было невмоготу. Это раньше я любила забраться повыше, во-он на ту скалу, раскинуть
