Туман крошечными каплями оседает на стеблях лаванды. Запах лаванды – одно из немногих счастливых воспоминаний из нашего с Ионой детства, проведенного в норфолкском поместье Своффем; арендаторы Четвинд-Питтов выращивали лаванду для лондонских парфюмеров. Маринус срывает стебелек, разминает в пальцах, принюхивается.
– Пахнет, как настоящая, – говорит она. – А почему все стало черно-белым? У входа цвели красные и розовые камелии, но лаванда посерела на глазах. И розы цвет потеряли.
Я точно знаю почему: операнд вот уже восемнадцать лет существует на крохах психовольтажа, а на поддержание цветовой гаммы требуется энергия. Придется сказать полуправду.
– Наверное, оризон разрушается – верный признак того, что Грэйеров здесь уже давно нет. Расслабьтесь, док. Мы бродим среди руин.
Маринус с облегчением переводит дух и разматывает куфию.
– Неужели все это – дело рук человеческих? Каждый камешек, каждая былинка, каждая капля тумана, каждая веточка? Каждый атом? – Она пораженно качает головой. – Больше похоже на творение Господне.
– Знаете, док, ядерная физика тут ни при чем. Да, все это создано не богами, а людьми. Оризон – это своего рода театральные декорации, ну или как-то так. Осторожно, не запутайтесь в ежевике.
Маринус отцепляет колючую плеть от куртки.
– Ай! Даже колючки настоящие. А еще где-то такие места существуют? Вы там бывали?
Извлекаю нужные мне сведения из памяти Бомбадила:
– Это мой третий оризон. Первый – на Ионе, одном из Гебридских островов у побережья Шотландии. О нем вроде как давно известно тем, кто в этих вещах разбирается. Ну, относительно. Там очень клево. Он расположен в апсиде монастыря, только просто так его не найдешь, надо в строго определенное время пройти под одной из арок. А временной разрыв там крышу сносит. Я внутри всего день провел, а когда вышел, оказалось, что два года прошло. Вернулся домой, обалдел: мать вышла замуж за разведенного мудака из «Майкрософта».
– Невероятно! – ошеломленно лепечет мозгоправша-искусница.
– Ага, я то же самое подумал – невероятно. Из «Майкрософта», с ума сойти. А второй оризон был хардкорный. Вообще жесть! Йойо, астронавт из Сидар-Рапидс, обнаружил апертуру в кладовой художественной школы в Санта-Фе.
– А чем тот оризон отличался от того, что на Ионе, или вот от этого?
– Несчастливым концом, вот чем. Йойо оттуда не вышел.
Маринус останавливается:
– Он там
– Не-а, он решил там остаться – и до сих пор, наверное, там торчит. Понимаете, мы туда сунулись, а создатель оризона дома оказался. Мы же не знали, что он себя Иеговой вообразил, назвал свой мирок «Молоко и мед»{50}. Ну, я хотел уйти, а он обозвал меня отступником и… в общем, чуть не убил. Но это к делу не относится. А вот здесь… – по моему мысленному приказу Бомбадил широко раскидывает руки, – здесь тишина и покой. Благодать! Ой, смотрите, земляника!
Мы с Ионой уговорились накормить гостью обалдином под видом земляники. Если Маринус сейчас одну съест, то суборизон в доме создавать не понадобится. Срываю пару ягод покрупнее, засовываю одну в рот.
– Надо же, какая сладкая! Попробуйте.
Маринус протягивает руку и тут же ее отдергивает:
– Нет, спасибо.
Тьфу ты! Заставляю Бомбадила усмехнуться:
– Что, боязно?
Мозгоправша-искусница отводит глаза:
– Да так, вспомнилось… Во всех сказках, мифах и легендах упоминается о том, что в зачарованных местах ничего ни есть, ни пить нельзя – ни гранатового зернышка, ни волшебного вина фей, – иначе оттуда не выбраться.
Мысленно я проклинаю все на свете – и особенно доктора Маринус.
– В сказках, док? С каких это пор мифы и легенды считаются наукой?
– В сомнительных случаях, вот как сейчас, я всегда следую примеру Карла Юнга и полностью полагаюсь на интуицию.
Настаивать не стоит, она заподозрит неладное. Что ж, придется Ионе поднапрячься и создать суборизон.
– Как хотите, – говорю я и съедаю вторую земляничину. – Мне больше достанется.
Если бы Маринус не была такой Одаренной, я бы прибегла к увещеванию, вот только от неодаренных нам сейчас никакого проку. Маринус здесь именно потому, что она – Одаренная. Черт!
С вьющихся плетей глицинии свисают тяжелые кисти цветов, хотя в мире за стеной – октябрь. Маринус тянется к цветку, но рука ее хватает воздух. В оризоне посерело все, кроме нашей одежды. Одежда… Не могу отделаться от ощущения, что упустила какой-то важный момент. Что? Одежда? Вещи? Что именно? Такое же чувство
