бык бросится в атаку на жаждущих его смерти людей. Алтарь был совсем уже близко. Сетх-Ка видел настороженные глаза верховного жреца и его подручных, которым предстояло разделывать тушу. Верховный жрец держал в руке длинный граненый жезл из небесного железа, готовый вонзить обращенную в металл огненную молнию в тугую плоть жертвы.
«Он не будет мучиться», – пытался убедить себя Сетх-Ка, но сердце его разрывалось на части от жалости. Уже сегодня он будет пастись на лугах, где зелень никогда не выгорает под испепеляющим жаром небесного лика Атона. Но видеть то, что будет дальше, он не мог. Ему прежде уже доводилось присутствовать при обряде жертвоприношения. Он знал, что сейчас верховный жрец нанесет единственный, но абсолютно точный удар. Его подручные тут же займутся своим кровавым делом, затем бычья голова будет отсечена, на нее обрушится град проклятий, и с требованием, чтобы все беды, уготованные фараону и всему Египту врагами ближними и дальними, упали на эту голову, она будет сброшена в волны Нила. Но перед тем как бросить рогатую голову в реку, юная девственница обмакнет в пролитую жрецом кровь цветок лотоса и коснется лба жертвы, будто на миг оживляя ее.
Подручные верховного жреца, с опаской поглядывая на сына фараона, ухватились за бронзовое кольцо, вдетое в нос лучшего из быков, выросшего на луговых пастбищах Дельты. Если бы только мог, Сетх-Ка бросился бы опрометью из храма – сердце его разрывалось от жалости к могучему животному, приведенному им на убой. Но он не мог этого сделать. Сын фараона не имеет права на чувства. А потому он стоял, замерев, будто изваяние, высеченное для услаждения взора досужей толпы. Он услышал совсем рядом последнее жалобное мычание и гул от падения на плиты каменного пола огромного тела мертвого животного, услышал, как, сопровождаемая громким выдохом, с размаху опускается на бычью шею освященная бронзовая секира.
В этот миг кто-то почтительно, но требовательно потянул его за руку, чтобы он не мешал обряду и отошел от жертвы. Сетх-Ка подался назад и открыл глаза – это был родич Асхотен, верховный жрец храма Ниау. Совсем недавно фараон, прежде оказывавший брату своей жены всяческие знаки внимания, распорядился отослать его из столицы в один из ближних храмов, и вроде бы здесь сейчас ему делать было нечего. Однако Асхотен стоял как ни в чем не бывало, держа за руку прелестную, совсем юную девушку, очень бледную и, как показалось Сетх-Ка, дрожащую от испуга.
Младший сын фараона с некоторым трудом, но все же узнал ее. Это была Асо, дочь Хафры, его дяди по отцу. Они давно не виделись. Много лет назад дядя уехал в Нехен правителем нома. Однако если он время от времени появлялся в Мемфисе, то его дочь, по слухам, воспитывали жрицы Бастет. С той поры, когда Сетх-Ка видел ее в последний раз, она из маленькой девочки превратилась в настоящую красавицу с обжигающими, будто уголья, темными глазами, блестящими черными волосами, пунцовыми губами и нежным овалом лица. Младший сын фараона невольно залюбовался ею, но сейчас девушка выглядела бледной и растерянной – видно, не по своей воле участвовала в кровавом ритуале. Сетх-Ка стало искренне жаль юную сестрицу, ему захотелось привлечь ее к себе, погладить уложенные в тяжелые косы длинные черные волосы. Но здесь и сейчас для этого было не время и не место.
Асхотен едва заметно подтолкнул замешкавшуюся Асо, цедя сквозь сложенные в улыбке губы:
– Давай, не медли!
Пошатнувшись, должно быть от волнения, девушка окунула цветок в кровь, хлещущую из туши, и, коснувшись им лба жертвенного быка аккурат между рогами, окропила его густыми красными каплями. Присутствующие сорвались в крик, спеша обрушить на несчастную жертву свои беды и проклятия. Сетх-Ка попятился и едва не упал на спину мертвого животного. Ба-Ка, красуясь атлетической статью, подскочил к Асо, сказал ей что-то, Сетх-Ка не услышал что, подхватил рогатую голову, поднял над собой и, сопровождаемый приветственными криками, начал спускаться по лестнице к берегу Нила.
– Свершилось! – неслось вокруг. – Свершилось!
Стража у карьера расступилась, пропуская верховного жреца храма Тота. Всякому было известно, что этот мудрец, которому открыты тайны мира, которого бог наградил бесценным даром прорицания, является одним из ближайших советников фараона. Настолько близким, что именно ему повелитель Верхнего и Нижнего Египта поручил воспитание сыновей. Никому и в голову не пришло поинтересоваться, что привело мудрого Ур Маа в опаленные солнцем скалы, где изможденные рабы добывают камень для гробницы живого воплощения Гора. Кто посмел бы спросить его об этом? Да и кому бы он стал давать ответ? Сопровождаемый одним лишь рабом с опахалом из страусовых перьев, Ур Маа расположился в тени скалы и, не отводя глаз, пронзая камень внимательным холодным взором, уставился на работающих в каменоломне нубийцев. Им, выросшим в жарких землях к югу от владений фараонов, подобный климат был не в новинку, и тяжелые изнурительные работы на солнцепеке они переносили легче других – те мерли просто как мухи. Начальник стражи, которому доложили о высоком госте, бросился к верховному жрецу Тота, дабы узнать, не желает ли чего видящий сквозь время. Тот покачал головой, не удостаивая воина ответом, бросил через плечо, даже не оглянувшись:
– Я призову тебя позже.
Вначале глава стражников старался держаться поближе к Ур Маа, чтобы незамедлительно ответить на его зов, но рутинные дела требовали надлежащего внимания, и он отправился заниматься ими, продолжая прислушиваться, не зовет ли премудрый жрец. Но тот безмолвствовал, сидел неподвижно, так что казался частью скалы, желтоватым пористым камнем, облаченным в жреческие одежды. Лишь один раз он отвлекся от созерцания, когда прибывший из дворца гонец объявил, что государь желает видеть его. Ур Маа чуть повернул голову, будто обдумывая, отвечать ли вообще, затем, будто приказ фараона мало что значил для него, все же произнес:
– Я непременно приду. Но не сейчас.
– Но фараон…
Ур Маа кивнул и отвернулся, давая понять, что разговор закончен. Не смея мешать созерцанию верховного жреца Тота, гонец отступил на несколько шагов, пытаясь вообразить, что с ним будет, если он привезет ко двору государя такой ответ. Повелитель, понятно, не обрадуется. Посланец тихо обдумывал в стороне, что еще надлежит
