– Довольно, Фима, – отец Михаил покачал головой.
Они прошли по краю утрамбованной белесой земли и ступили на хрусткий гравий аллеи. Не спеша двинулись в сторону КПП, справа от которого, среди деревьев парка, стоял склад.
– А почему лопатами, отец Михаил?
– Потому что.
– Так ведь остальные ни в чем не участвовали. Они все против были.
Неприятно, конечно: каждая лопата земли, брошенная под палящим летним солнцем, добавит неприязни стяжников к их пятерке.
Ажурная тень парка текла навстречу, ложилась под ноги, наползала на лицо, на одежду – на футболку- песчанку Ефима, на серые одеяния священника. Наверху солнце разбавляло зелень золотом, слепящими фонтанами взрывалось в просветах.
– У тебя когда отсрочка заканчивается?
Фима поморщился.
– Да вот… осенью.
– Служить пойдешь или на альтернативную?
Отец Михаил напомнил о том, о чем Фиме сейчас не хотелось думать совсем: скоро, непоправимо скоро – армейская служба. Там дедовщина, там много всего.
– Если хочешь, я могу похлопотать.
– Благодарствуйте, батюшка. Не нужно.
Дневальные, заметившие их с крылечка КПП, перекинулись парой фраз. Не хотелось идти мимо них. Тем более эти – из “Александра Невского”, от них вчера к часовне ни один не пошел.
– Давайте здесь, отец Михаил, – Фима показал на тропинку, уводившую направо, к складу. – Так ближе.
Они свернули с аллеи.
Перед складом, возле садовой тележки, задравшей изогнутые ручки к стволу каштана, катался в песке почти спаниель Гавка. Из-под его кнутом извивающегося хребта расползались густые клубы пыли. Заметил приближающиеся по тропинке ноги и замер, разглядывая. Узнал. Вскочил, бросился навстречу, раскидав по парку свой музыкальный лай. Гавка с разбегу прыгнул Фиме на грудь – будто коврик в лицо вытряхнули.
– Уйди, – как можно строже сказал Фима. – Пшел.
– Веселый какой пес, – улыбнулся отец Михаил.
– Пшел, кому сказал! Ну!
Но Гавка, принимая это за игру, безумным мячиком скакал вокруг Фимы. Отчаявшись унять Гавку, Фима крикнул в сторону КПП:
– Эй, позови его, а? Подзови Гавку, перепачкает сейчас всего.
Один из дневальных призывно свистнул, и Гавка в надежде на подачку пулей унесся к КПП.
– Веселый…
– Да, очень.
– Здешний?
– С очистных пришел. Бросили, наверное.
– У меня в детстве тоже собака была, – сказал отец Михаил, отыскивая в связке похожих ключей нужный, с тремя насечками. – А, вот.
Поковырявшись с непривычки, отец Михаил открыл замок на воротах склада, посмотрел, куда бы пристроить, и бросил его в тележку. Они вошли внутрь, Фима включил свет.
– Где они тут у вас? – спросил отец Михаил, обводя взглядом рассеченное прямыми углами стеллажей пространство склада.
– Вот парочка, – сказал Фима, шагнув к стене.
Взял по лопате в каждую руку, перенес поближе к воротам. Отец Михаил двинулся вдоль стеллажей, плотно и аккуратно заполненных коробками и свертками: крупы, чай, сухофрукты, мыло, свечи, ладан, стопки новенькой зимней формы, непонятно зачем завезенной: Стяг приезжает сюда только летом.
– Батюшка, там, скорей всего, не будет, – сказал Фима. – Давайте я сам найду.
Отец Михаил остановился в проходе под тусклым шаровидным плафоном, принялся разглядывать стеллажи. Фима успел отойти довольно далеко, когда отец Михаил что-то сказал.
– Не слышу вас, батюшка, – остановившись, отозвался Фима.
– Ты здесь на хорошем счету был, – повторил отец Михаил громче. – И вот, нате.
Затеял!
Фима остановился, не зная, как лучше поступить: вернуться к священнику? Так ведь лопаты… не перекрикиваться же через склад.
Он догадывался, что отец Михаил собирается с ним поговорить. Иначе зачем он пришел с ним сюда? Вряд ли просто для того, чтобы потаскать лопаты. Фима очень рассчитывал на этот разговор. Все-таки как- то странно стали разворачиваться события. Объявив об отчислении – и почему-то устами духовника, – его не отправили немедленно в штаб для свершения официальной процедуры изгнания. Как должна выглядеть эта процедура, Фима не знал, поскольку при нем никого еще из Стяга не отчисляли. И все же логично было предположить, что должно быть именно так. Вместо этого отец Михаил сначала отослал его из корпуса, а потом увел от общего построения собирать для Стяга лопаты. Конечно, это казалось Ефиму странным. Если только не предположить, что отец Михаил собирается сказать ему нечто важное, ради чего легко можно пренебречь любой логикой.
Фима завернул за предпоследний от стены стеллаж и тут же наткнулся на них. Целый полк лопат: округлые верхушки черенков торчат, будто вплотную сомкнутые каски.
Подбежал к краю, просунул руки в гущу загромыхавших черенков, загреб в охапку штук десять и боком, чтобы не цепляться, бросился обратно. Лопаты сгрузил к створке ворот.
– Батюшка, я ведь шел сюда… Мне казалось, мы все… затеяли… А иначе… Я слышал, чья-то мать, когда провожали нас сюда, на сборы, говорила: “Все это очень полезно. Они там и душу и тело оздоравливают”. То есть… как про санаторий: “Оздоравливают”.
Это ведь другое, правда? Я другого…
– Погоди же, – священник тронул его за плечо. – Не будь ты так строг к людям, тем паче к их словам. Что ж ты все рубишь-то сплеча? Чего тебе “другого”, Ефим?
Неужели так-таки неважно для тебя твое душевное здоровье? Да и телесное тоже. Ты же молодой совсем, тебе еще семью создавать, детей растить. Неужто так горько разочаровал тебя Владычный Стяг? Ведь сколько он тебе дал!
Да, да. Только не о том сейчас!
– Я не сплеча, батюшка. Все, что вы говорите… Я хотел сказать – все это, конечно, правильно… Но… А как же… Родина? Православная… Вы же сами… То есть… – запнулся вдруг, лицо дрогнуло. – Я думал… нас на помощь позвали. – Скажу.
Нужно сказать. – Мы-то готовы…
Стоял, смущенно хмурясь. Пока ничего неожиданного – да и важного не больше.
Понял вдруг, что до сих пор, спустя два года в Стяге, не умеет по-настоящему держаться со священником. Батюшка, отец Михаил, честной отец – как обращаться к нему, знает. А общаться – не умеет совсем. Говорить с ним не умеет. Все тот же зажатый растерянный мальчик в Свято-Георгиевском храме, которого заговоривший с ним священник перепугал до смерти. Можно ли было сказать отцу Михаилу вот так, как равному: “Все, что вы говорите – правильно”? Ясное дело – правильно! Он же священник.
Запутался, запутался!
Отец Михаил и сам, в смущении, отвернулся. И снова, как недавно в классе, он показался Фиме усталым натруженным мужичком – в детстве Фима перевидал таких тьму-тьмущую. Через их двор, поодиночке и небольшими стайками, со Второго механического шли отработавшие смену рабочие. И Фима разглядывал их, невольно складывая в памяти все оттенки, все черточки земной усталости: люди с механического завода, изо дня в день повторявшие одни и те же механические действия, шли медленно, механически, погружаясь в свои механические мысли, наполненные стальным шорохом цехов или тишиной тесных, с унылым видом на серые заводские корпуса, хрущевских кухонь.
Никогда раньше Фима не видел усталых священников. Разве может быть священник хоть в чем-то
