посева озимой пшеницы, весной Белов намеревался засеять гречей и овсом.
Растительного масла нынче получилось достаточно, чтобы часть семечек пожарить и научить аборигенов национальному времяпровождению, лузганью семечек. Эту привычку быстро подхватили гости из Липовки, которым Белов подарил целый мешок семечек. Вернувшись домой, он застал там других гостей, на этот раз из Пашура. Опять на два дня песни и пляски, накрытые столы и катание по Бражке, на этот раз на пароходе. Лодочный мотор Третьяк уговорил Белова снять на профилактику, с тайной мыслью за зиму продублировать его руками кузнецов, в профессионализме которых успел убедиться. С родичами из Пашура приехали несколько угров из дальних селений, чему старейшина Бражинска только радовался, надеясь на расширение торговли. За зиму кузнецы с помощниками, которых уже больше десяти человек, должны выковать достаточно много инструментов на продажу. После отъезда гостей пришлось срочно собираться на охоту, неделя гуляний полностью избавила посёлок от мясных запасов. Охотились из ружей, возобновляемыми патронами, на зубров, которые давали значительно больше мяса, чем лоси. Глядя на мощные туши, разделанные уграми, Белов подумал про одомашнивание зубров. Никакая корова не сравнится с ними по весу, ещё бы поймать пару-тройку зубрят да попытаться их вырастить.
Как-то постепенно образовался дефицит посуды для химического производства, в котором Белов был крайне заинтересован. Пришлось подумать об изготовлении стеклянной посуды. Стремясь успеть до холодов, старейшина организовал заготовку песка и строительство ещё одной мастерской с печью для выплавки стекла. Все наличные лодки, кроме моторки без мотора, под тягой уже двух пароходов, занимались подвозом каменного угля, которого на зиму требовалось очень много, особенно для предстоящих опытов по получению стекла. Кроме того, старейшина собирался постепенно переводить все промышленные работы и отопление домов на уголь, сушняка в окрестных лесах было достаточно, но с развитием производства он рисковал получить вокруг посёлка вырубленную степь.
Белов решил изначально приучать своих подопечных к сохранению лесов, зверей, рек, природы, в общем. У него, конечно, не поднимется рука срубить реликтовую лиственницу, но без контроля какой-нибудь его внучек или нынешний предприимчивый торговец легко это сделает. Нужно сразу воспитывать общественное мнение, да и самих людей, в духе сохранения природы. Благо, угры, как многие язычники, обожествляли большие деревья, вроде отдельно стоящих дубов и берёз. Поэтому реликтовые рощи лиственниц, лип, дубов, сосен, можжевельника в окрестностях Бражинска, после дополнительных разъяснений старейшины, никто не трогал. Более того, сам Белов лично запретил там всякие вырубки деревьев. Хватало мелколесья и строевого леса. Отошедший от болезни старейшина с удовольствием занимался хозяйственными делами, предвкушая размеренную работу зимой, утеплял мастерские. Обнаружив, что сахарной свёклы собрали больше трёхсот килограммов, часть её – побитые и мелкие корнеплоды – пустил на брагу, для получения самогона. Почти весь старый запас настоек истребили многочисленные гости.
Второго сына от Ларисы Белов назвал Всеславом, намеренно давая «княжеское» имя сыну, с перспективой вырастить смелого парня. Алина ушла в хлопоты за хозяйством, освободив от них Ларису. За год совместной жизни обе жены сработались и не конфликтовали, стремясь захватить внимание мужа. Лариса немного жалела Алину, которая не могла забеременеть, присматривая за её тремя детьми не хуже, чем за своими сыновьями. Этой осенью старейшине пришлось нанять работников для своего хозяйства. Лариса уговорила свою тётку по отцу, давно овдовевшую, помочь ей по хозяйству. На скотном дворе привычно распоряжались две чудинки, в помощь к ним старейшина лишь отправлял девушек из Пашура. Самих чудинок, увлечённых заботой за животными настолько, что забывали про себя, тоже пришлось взять на своё содержание, поскольку денег обе женщины не брали. А от приготовленной пищи, новой одежды и прочих мелочей не отказывались.
Спокойная провинциальная жизнь в Бражинске, так бурно прерванная поединком с шаманом и болезнью, возвращалась. Белов возобновил занятия в школе, как для новых работников, так и для наиболее толковых учеников, уже знающих основы арифметики и письма, занимающихся второй год. Продолжалось строительство новых домов, под выработанный стандарт, с двумя печами и двойными рамами. Мастера и кузнецы стучали молотками всё светлое время суток, порой прихватывая сумерки вечеров. К октябрю с помощью Третьяка удалось запустить треклятую водяную мельницу, пошла первая мука своего механического помола, а мельником сразу напросился один из взрослых парней из Пашура, поклявшийся в верности Белову и обещавший больше в Пашур не возвращаться. Он сразу сыграл свадьбу и, отказавшись от стандартного дома, срубил себе дом возле самой мельницы, правда двухэтажный, с печью и широкими окнами из слюды. Срубил за три дня, позвав на «помочь» мужчин рода. Работать на мельнице угр договорился на условиях аренды, с последующей возможностью выкупа. Посёлок постепенно обрастал своими мастерами, что согревало душу бражинского главы, после ранения спешившего развить из посёлка крепкий независимый городок, как можно быстрее. Чудом выживший после отравления, Белов не забыл размышлений о судьбе жён, детей и мастеров в случае своей смерти. Поэтому искал любые способы увеличить население и защиту растущего городка. Укреплял торговые и дружеские связи с немногочисленными соседями и друзьями, надеясь сколотить более-менее крепкий торговый, а затем и военный союз, способный защитить Бражинск от нападений.
… – Нет, господа купцы, решать нужно нынче же! Этим летом почти все мы недобрали до четверти выручки. Смага с братьями и вовсе половину привычного наторговал. – Старейшина купеческого конца города Россоха обвёл взглядом насупленные лица своих коллег-торговцев. Это лето принесло если не убытки, то большой недобор по самому ценному товару – пушнине, мягкой рухляди. Почти все купцы, торговавшие выше по течению Камы, жаловались на уменьшившуюся прибыль. Но лишь немногие из них разглядели в этом угрозу всей торговле города. В том числе и купеческий старшина, недаром он был одним из старейших торговцев Россоха. Глава городских торговцев погладил окладистую чёрную бороду, с частыми прядями седых волос, и продолжил: – Ныне мы четверть не добрали, на будущее лето ещё четверть, а через три года по миру пойдём? Мало того, что с заката нас купцы из Верхнего городка поджимают, так теперь и на восход торговать не с кем, вся рухлядь уже куплена!
– Кем, почему? – удивился богатейший торговец Россоха Алтын, только вернувшийся с Ладоги, варяжского моря.
– Расскажи, Смага, – повернулся старейшина к русоволосому крепышу, сидевшему рядом с двумя сыновьями, словно три боровичка на поляне.
Купец поднялся с лавки, осмотрел три десятка мужчин, собравшихся в доме старосты, тяжело вздохнул, неприятно признаваться в своих поражениях.
– Нынче летом мы, как обычно, у соек торговали, в Липовке. Едва половину обычной рухляди собрали, да и та плоха, всё лучшее чужак выбрал. Сойки бают, поселился этот чужак, прозвищем Белов, на речке Бражке, что в Сиву впадает. Та Сива-река впадает в Каму с севера, аккурат, где угорское стойбище Рудый разорил со своими людоловами о прошлом лете. Набрал де чужак себе мастеров из Сулара, куёт железо да за полцены уграм на меха меняет окрестным. Сам он роду русского, здесь живёт один, без дружины и
