– Так придете?
– Приду, красавица. Отчего ж не прийти? Только у меня будет три условия…
– Какие?
Девчонка тут же загрустила. Весь ее невеликий жизненный опыт утверждал: если взрослый ставит условия – жди проблем. А в том, что Сашка – взрослый, хотя и очень молодо выглядит, он не сомневалась ни минуты. А потому уже без всякого задора повторила:
– Какие условия?
– Первое: вы мне скажете, где будет проходить собрание вашей комсомольской ячейки. Второе: когда оно будет проходить. И третье: вы скажете, наконец, как вас зовут…
– …Так что, ребята, скажу честно: на легкую победу рассчитывать не приходится! – Александр рубанул воздух рукой. – Капиталисты добровольно власти не отдадут и с покаянием к пролетариату не придут. А когда враг не сдается – его уничтожают!
Он стоял на сцене в актовом зале обычной школы, а вокруг него колыхалось целое море ребят и девчонок. И здесь были не только комсомольцы: то тут, то там вспыхивали огоньками пионерские галстуки, а кое-где в толпе были и вовсе уж малыши-октябрята, но было и много взрослых людей, стоявших в основном вдоль стен и внимательно слушавших сына самого Сталина.
Сашка обвел зал взглядом и по привычке зафиксировал в памяти тех, кто выглядел не слишком-то довольными услышанным. Хотя казалось бы… Он – ожившая мечта любого советского мальчишки: почти ровесник, но уже командует войсками; школу по возрасту толком не закончил, а уже коммунист; еще мальчишка, но к нему уже прислушиваются народные комиссары и члены ЦК… А все же недовольные есть. И если сейчас этот вопрос не прокачать – так и останутся недовольными. Да еще, глядишь, потом начнут с друзьями шушукаться, их с пути истинного сбивать…
– Я смотрю, не все меня тут поняли, – произнес Белов и подошел к самому краю сцены. – Ну-ка, вот ты, – он показал на крепко сбитого парня, широкую грудь которого обтягивала чулком бело-голубая тенниска. – Что не понял, говори. Спроси: я, если знаю, отвечу.
Крепыш, никак не ожидавший такого пристального интереса к своей особе, вздрогнул, сделал попытку оглянуться, но быстро взял себя в руки:
– Я, товарищ Сталин, никак в толк не возьму: вы говорите, что воевать надо крепко, а кто против – тех на штык, так?
– Ну, не обязательно на штык, – Александр позволил себе легкую усмешку. – Есть, знаешь ли, и другие способы… Но, в принципе, верно. И что не ясно?
Крепыш, явно бывший кем-то в комсомольской иерархии, поскреб стриженый затылок, собрался с духом – не самое простое дело спорить с орденоносцем, корпусным комиссаром и сыном САМОГО ТОВАРИЩА СТАЛИНА! – но все же выдал:
– Партия большевиков и советское правительство учат нас, что у пролетариата есть классовое сознание и интернационализм. А значит, вражеские солдаты – такие же пролетарии и трудовое крестьянство, как мы, и готовы прийти к нам, своим братьям, на помощь… – тут он под чуть насмешливым взглядом Белова смешался и закончил скомканно: – А вы – «убивать»… Вот…
Еще с минуту Сашка молча разглядывал крепыша, а потом спросил:
– Тебя как звать-то? Дмитрий? Димон, а ты что-нибудь о гражданской войне слыхал? А?
– Что? – растерялся парень.
– Ну вот сам рассуди: в Красной Армии – пролетарии и крестьяне, а в Белой кто? Одни дворяне воевали, что ли? Шалишь, брат Димка: рядовые да унтера у беляков – такие же крестьяне да работяги были, что и у красных. И уж до кучи: царских офицеров в Красной Армии было больше, чем у белых. А почему так?
Все собравшиеся в зале затаили дыхание, ловя каждое слово в этом удивительном диспуте.
– А разве у красных офицеры воевали? – неверяще проговорил кто-то, будто сам себя спрашивал, но Александр тут же засек нескладного высокого паренька в очках без оправы и поманил его к себе:
– Ты, товарищ, пока погоди. Я твой вопрос запомнил, отвечу обязательно, но сейчас давай я с Димкой добеседую, лады?
Очкарик сглотнул и кивнул, а Александр уже снова повернулся к Дмитрию:
– Так вот, мил друг: мало того, что существует буржуазная и религиозная пропаганда, которая забивает мозги так качественно, что сдвинуть такого красавца с его позиции – задачка разве что для трактора, так еще и большинство людей просто боится перемен. Любых. Хоть к добру, хоть к худу… – он усмехнулся. – У древних китайцев даже проклятие такое есть: «Да чтоб тебе жить во время перемен!» В смысле: чтобы ты боялся и нервничал все время. Так что переубедить таких темных и обманутых, в принципе, конечно, можно, но требует очень долгой и кропотливой работы, которой на фронте заниматься некогда, да и незачем…
– Ну как же так – «обманутых»? – раздался вдруг девичий голос, и к сцене протолкалась Аня – та самая девушка, что пригласила Сашку на это не то собрание, не то митинг. – Почему же их обманывают, а они верят? Они что – глупые?
Александр с удовольствием оглядел ладную фигурку, позволил себе чуть-чуть утонуть в огромных серых девчоночьих глазах, а потом ответил:
– В каком-то смысле глупые. А еще знаешь, Анют: очень удобно верить в то, во что веришь с раннего детства. Вот говорят тебе твои родители, твои дедушки-бабушки, твои учителя, твои соседи, что пан-помещик – это хорошо. И ты вроде как и привыкаешь к тому, что пан, буржуй, офицер – это все естественно. Как, скажем, восход солнца поутру или смена времен года. И пан сам по себе не злой, и буржуй уж не совсем садист попался, и офицер такой блестящий и красивый – все вроде хорошо. Ведь помещики и капиталисты – они не дураки. Когда и подачку рабочему или крестьянину кинут, когда и помогут чем-то. А вот наши пролетарские и крестьянские братья как-то не хотят видеть, что все это –
