– … просто прелесть что такое. Мими вчера превзошла саму себя. Я едва смогла уснуть от волнения! Какой талант, какой голос! Шарль, ты согласен со мной? Ну что же ты молчишь?
– Ах да, тебя же не было у Мими… Все-таки ты чересчур много работаешь, Шарль, потому-то ты такой угрюмый. Право же, у него меланхоличный вид, мсье Форель?
– Да, да… весьма.
– Тебе надо чаще обедать с нами, Шарль. Не спорю, ты занимаешься ужасно важными делами, но иногда служба может и подождать. Ты принесешь его величеству больше пользы, если будешь сыт и доволен.
– Да, молодой человек, обильное и регулярное питание – залог крепкого здоровья. В наше время об этом часто забывают.
– Шарль, я вспомнила, о чем хотела с тобой поговорить. Мими вчера опять нахваливала того гипнотиста, Вуазена. Да ей и рта не нужно было раскрывать – мы сами все увидели. Шарль, он просто волшебник! Ты же знаешь, мы с ней родились в один год…
– Не может быть, мадам Рише! Я полагал, Мими старше вас на добрый десяток лет!
– Ах, не льстите мне, мсье Форель…
– Так вот, о чем это я… Ах, Мими! Она теперь выглядит такой юной – едва ли не свежее собственной дочери! Что за кожа, что за цвет! Мужчины не могли оторвать от нее глаз – да и кто бы упрекнул их, Шарль? И все это сотворил Вуазен! Нашему бедному старому Тиссо такие чудеса не под силу, он едва-едва справляется с моими морщинками. Сеансов требуется все больше, а проку от них все меньше.
– Ах, как бы мне хотелось попасть к настоящему мастеру, Шарль! У Вуазена дорого, но мы можем себе это позволить… Одна беда: его слава так разрослась, что он теперь принимает исключительно друзей и знакомых, по протекции… Но Мими сказала мне по секрету, что доктор водит знакомство с господином префектом…
– Ты столько сил отдаешь службе, Шарль! Если попросить господина префекта о небольшой услуге, едва ли он тебе откажет, ты ведь на таком хорошем счету…
– Мама, не в моем положении просить об услугах…
– Шарль, ну можно ведь сделать исключение для собственной матери! Разве ты не хочешь увидеть меня помолодевшей? А ведь раньше на меня заглядывались куда как чаще, чем на Мими!
– Вообще, удивительная штука вышла с этим гипнозом…
– В пору моей юности его считали выдумкой для простаков. Помню, как все потешались над тем португальцем, аббатом Фариа. Бедняга не с того начал: ему бы не лекции читать (а по-французски он говорил скверно!), а сразу взяться за дело! Но увы, он только и мог, что погружать зрительниц в сон, – а что тут удивительного? Такое не редкость и в наших обожаемых театрах.
– Ах, мсье Форель, как приятно вас послушать!
– Пустяки, мадам… стариковские речи. М-да, магнетизм… Когда-то само это словечко почитали за дурной вкус – хорошо, что придумали новое… А как любили Месмера и Фариа господа комедиографы! В то время только ленивый не насмехался над магнетизмом, всеми этими пассами и флюидами. Но вот поди ж ты: какие-то светила в Академии залюбопытствовали, провели сколько-то опытов – и все как с ног на голову. Целая наука наросла, и уважаемая! Статейки, опыты, заседания! Я не говорю уже об известной всем пользе. Видел бы это бедняжка аббат!
– Так что не отказывайте вашей матушке в этой безобидной просьбе, дорогой Шарль; наука на ее стороне… Впрочем, безобидной ли, мадам Рише? До сих пор поговаривают, будто иные гипнотисты, входя в доверие к пациентам, проделывают с ними возмутительные вещи: побуждают к нелепым – а то и опасным! – поступкам, лишают сна, берут у них деньги в долг и стирают всякое воспоминание об этом! Разумеется, речь не об уважаемых людях наподобие доктора Вуазена…
– Ну что за глупости, мсье Форель! Вчера у Мими как раз зашла об этом беседа, и к нам присоединился доктор Бертран – вы должны его знать. И, конечно же, он развеял все эти слухи как совершенную нелепость. У гипнотистов нет такой власти над человеком, мсье Форель, – и слава Богу! Все эти сплетни распускают неблагодарные, бессовестные люди – да еще и со скверной памятью на долги. Если б со мной или моими приятельницами приключилось нечто в этом духе, мы бы ни за что не забыли!
– Так, может, вам именно что подчистили память, моя дорогая?
– Ах, мсье Форель, вам лишь бы шутить!..
И вновь инспектор восседал у себя в экипаже и смотрел из окна на серые парижские дома – но совсем в другом настроении и другом районе.
Вдоль улицы Летелье выстроились в ряд убогие строения, в которых селилась рабочая беднота. Казалось, фасады тонут в грязи; если б не их привычный облик, Рише без труда бы представил себя во многих десятках лье от Парижа. О мостовых здесь и не слышали. Да, левый берег Сены жил по собственным законам, и даже полицейскому
