странно, приятна.
Красное вечернее небо вычеканило сидящего на ветке тетерева. Огнем пыхнуло в брызнувших закатных лучах, лиловым отливом залоснилось черное оперение. Зарозовел белый испод в крутых кольцах хвоста.
Мойтуруку хотелось полаять на птицу, но сдержался, послушный остерегающему жесту Тимира. Ждал терпеливо, когда можно будет облизать шершавую ладонь хозяина, а присядет он, так и в обветренное лицо лизнуть. Пес смолчал и остался на месте даже тогда, когда над рекой пронесся лосиный рюм, только уши поднялись. Где-то в чаще лесные быки пробовали друг на друге новые рога. Справляли новые свадьбы…
«Собака – вот кто обряжает жизнь человека-мужчины настоящей дружбой, – думал кузнец, запуская гудящие пальцы в густой песий мех. – Собаки верны, не то что друзья вроде Хорсуна, якобы изредка по ночам теряющие память».
Покладистый огонь не вскидывался, не заламывал руки-ветки, оплакивая неласковую березовую судьбу. Горел простодушно, щедро, без темного дыма и грубого треска, во славу светло уходящего по Кругу дерева. Взмыло от костра к небу, растаяло сквозистое облачко…
Не довелось Тимиру встретить в своей жизни чистую, ясную березу-женщину. Обманула Урана, все нехитрые думы которой знал, кажется, с детства. Знал каждую родинку, каждую венку на теле, таком родном, что блазнилось порой половиною его собственной плоти. Тем больнее отдирал жену от себя по живому, тем жгучей и яростней била обида.
Напрасно, ослепленный местью, сыграл скороспелую свадьбу. Олджуна зачаровала дерзкой красотой, летящими за плечами поводьями черных кос. Вот ведь как бывает с завороженным – не явилась вовремя трезвая мысль, что благочестивая девушка обязательно чем-нибудь покрывает голову перед человеком-мужчиной. Если же он увидит ее ноги выше щиколоток, стыдливая и на глаза не покажется больше. Забыл Тимир известную поговорку: «Женщина, как батас, без намерения не обнажается».
Теперь бы хоть первенцем баджа одарила, счастьем стать отцом коваля девятого колена, врожденного мастера укрощать железо… И по новому ряду пойдут обряды, обереги, молитвы и женские слезы. Что ж, Тимир все стерпит, лишь бы случилось желанное. Никому не отдаст ребенка, сам глаз с него не спустит, лишь дозволят на руки взять. Окурит тихонько можжевеловой ветвью, как с трудом добытое золото-серебро…
Порой Тимир, бывало, поглядывал на Атына и начинал сомневаться. А если? А вдруг?! Но только мальчишка поднимал лицо с мрачным огоньком в глазах, испарялось мелькнувшее чаяние. Снова и снова Тимир убеждался: нечего зряшную надежду питать, тщась выгадать схожесть с собой в сыне Сордонга. У шамана был нос с горбинкой, и выродку его достался такой же.
Кузнец отодрал полоску черно-белой бересты со сломанного комля. Размелет кору дома, сделает кашицу с топленым маслом и смажет трещины на пальцах. Вот и этим целебным подспорьем пособит ему светлое дерево.
Низкий поклон тебе, несбыточная мечта, береза-женщина! Ласково и бережно согрела ты напоследок продрогшего до костей человека-мужчину. Подобных созданий с невинной душой, наверное, мало на Орто. По крайней мере, не нашлось для Тимира. Его жены оказались изворотливыми и продувными бестиями. Вот и не надо страдать, они того не заслужили.
Домм девятого вечера. Такой же, как я
В закатных отблесках обновленная свежей глиной юрта казалась подрумяненной. Пластины каменной воды в окнах полыхали алым огнем. Услышав голоса, Атын повернулся к кузне, из которой гурьбой повалили работники. Последним вышел старый Балтысыт и долго еще возился на задворках. Но вот и его сгорбленная фигура пропала за черным против заката остовом боярышника на тропе. Почти тотчас же смерклось, будто старик задернул за собой рдяный небесный полог.
Атын огляделся: нет никого. А если и гуляет кто-нибудь поблизости, вряд ли заметит в налитых синью сумерках скользнувшего к кузне мальчишку. Тяжелая дверь, с двух сторон обитая коровьими шкурами, открылась легко, без скрипа, приглашая войти.
Ситниковый фитиль сальной плошки взялся от поднесенного уголька лихорадочно, точно рыжий беличий хвост-ветродуй на ветру. Обрывистый круг света понемногу сравнялся и стал ярче. Занавесить бы чем-то окно. Впрочем, если Тимир, вернувшись с рыбалки, увидит огонек в окне кузни, он вполне может подумать, что кто-то остался лить красную медь, чей дух любит ночь.
В прошлый раз Атын хорошо запомнил, где что находится, однако ночью все здесь виделось по-другому. Прочно вкопанная в утрамбованный пол наковальня стояла рядом с горном напротив двери рогом налево. Но как подойти к священным духам кузнечных инструментов без подарка? Придется бежать в подвал.
Сруб молочного подвала напомнил ужасный сон о двух Посвящениях. Почудилось, что все кругом оживает и шевелится, а двойник волнуется и трепещет на груди. Стараясь не попасть пальцами в берестяные корытца, где отстаивались сливки, мальчик отыскал на полке туесок с топленым маслом. Лишь крепко притворив дверь, перевел дыхание.
Брызги масла полетели на «лицо» наковальни, на ее острые ребра и пластину для рубки заготовок. Достало угощения рогу с хвостом, лапам и скобам, держащим обтянутый железом чурбак. Средний молот стукнул легонько – раздался чистый, красивый звук:
