имя в лицо старику; тщился с секретными заклинаниями выдернуть бельма, пристужая их к замороженной серебряной палочке. Ничего не получалось. Что-то, выходит, должен был забрать расчетливый Дилга взамен дарованной табунщику длинной жизни.
Семь весен назад похоронив старуху, Кытанах перешел жить к напарнику Мохсоголу, и тот стал его глазами.
Не зря носил Мохсогол имя остроглазого ястреба. Правда, уши его слышали не так чутко, как раньше, зато словоохотливость ничуть не убавилась. В подробностях рассказывал другу обо всем, что видел, а о чем по слабости слуха и памяти не успевал поведать, удачно домысливалось зорким воображением слепого. Кытанах теперь говаривал:
– Пусть из моего зримого мира ушли все краски, кроме черной, зато слышимый мир стал еще более широким и пестрым.
Миловидная баджа Мохсогола, ровесница его старшей внучки, преданно ухаживала за обоими стариками и одряхлевшими старшими женами мужа. Правнуки часто прибегали поиграть с младшим дедовским сынишкой, которого любила и баловала вся семья. Девятивёсный Билэ?р, испугавшись чего-то в младенцах, был до сих пор немым, только мычал да гукал, а нынче, к общей радости, заговорил.
В последнее время старым друзьям понравилось лечиться. До изнеможения просиживали они в Горячем Ручье, что протекает по восьмигранной поляне у Матери Листвени. Растирали поясницы ядом гадюки и смесью сажи с девятью ложками масла, испрошенного из девяти юрт. Пили отвар из коры и семян четырех хвойных деревьев. Проверяли целебность кабарговой струи, пропуская через мешочек с нею жильную нить. Выйдет нить золотистая – значит, доброе лекарство, а просто вымокнет – стало быть, выкидывай без сожаления.
Подогрев снадобье, с головой закрывались шкурами и дурели от вдыхания мощного запаха, поддерживающего в человеке- мужчине бодрость и силу нижних мышц. Потом ночами Кытанах слышал, как Мохсогол, кряхтя и постанывая, пробирается к постели младшей жены. Может, затем, чтобы она, горячая, согрела его вечно мерзнущие ноги?..
Уходить по вечному Кругу дедам вовсе не хотелось, а хотелось, пусть согнутым, пусть слепым да глухим, жить-поживать в любимой Элен.
– Эй, Мохсогол, мое сытое пузо растряски требует. Не пора ли нам прогуляться? – заерзал Кытанах, поглаживая тощий живот.
Старики помогли друг другу подняться. Оперлись каждый о свой посох и, покачиваясь на неверных ногах, отправились по кольцу аласа обсуждать-порицать состязания могучих и ловких. Попутно вспоминали давние весны, когда каждый был силачом, а стрелы на лету рукою ловил! А еще Мохсогол был не прочь поглазеть на красавиц. Почему нет? Уж тут-то с его стороны никаких порицаний не будет, одни похвалы. Лишь бы Кытанаху ничего не забыть рассказать!
Девушки весь год тайком корпели над шитьем, чтобы матери в желанный день подумали с гордостью: «Ох и мастерицу же я вырастила!» Чтобы отцы улыбнулись грустно: «Вырос мой жаворонок», а подружка ахнула от зависти: «А я так вышить не сумела!» И чтобы тот, высокий, с густыми бровями, который совсем не замечает, вдруг оглянулся, вздрогнул и глаз не смог отвести…
Грехом считается, если юные носят богатые вещи, но сегодня – можно, сегодня – праздник! Было за что благодарить родителей, постаравшихся справить любимицам чеканные венцы и высокие браслеты со сквозными узорами. Верхний мир обозначен в рисунке пластин венцов, на спинках нарядов вышиты коновязи Орто, а на торбазах – корни мирового древа Ал-Кудук, уходящие в землю.
Мягко облегают гибкие фигурки тонкие ровдужные платья с рукавами выше локтей. Опушка нарядов разная – у кого соболья, у кого бобровая. На груди певучие звонцы, сбоку на серебряных поясах узорчатые кошели с оберегами, маленькие батасы в кожаных ножнах. На руках прозрачные перчатки из бычьих пузырей с полосками вышивки… а украшенья перечислять устанешь!
А косы-то, косы – струятся до пояса и ниже колен! Самая длиннокосая получит нынче в подарок серебряные серьги немыслимой красоты, с ясными звездно-голубыми камушками в витых кольцах. О таких мечтают девушки всех селений и стойбищ в Великом лесу. Мастерить серьги с подвесками из небесного камня умеет только эленский кузнец Тимир.
Послышались трели Люльки Ветра[5], призывающей народ на зрелище. Девицы, рискнувшие войти в состязательный круг, распустили косы. Любопытные вихри, спеша ими полюбоваться, столкнулись лбами, и роскошные волосы взвеялись, распушились черными тучками. Из толпы восхищенных зрителей вышел дюжий парнище с широкими кулаками – вызвался сделать обмер. Чем же вернее измерить длину девичьих волос, как не охватом мужских кулаков?
– Эй, власомер, а намотай-ка ты гривы всех разом красавиц да и подними повыше кулак-то, – предложили в толпе. – Заодно проверим, кто из них громче визжит!
– Оглохнуть боюсь, – отшутился парень.
Переходя от одной девицы к другой, принялся перебирать «гривы» сверху донизу. Словно за ременные поручни придерживался, поднимаясь и опускаясь…
Обещанные серьги вручили счастливице, чья пышная косища не вмещалась в кулак, а длиною волосы девушки оказались в
