должна приучить нас к непрерывному движению. Ведь если мы споткнемся, оступимся, застопоримся, то окажемся ничуть не лучше щелочной пыли и бестолковых соленых морей, приводимых в движение лишь гравитационным притяжением безжизненных лун.
Но мы вышли из колыбели, отправились на Луну, дотянулись до Марса и дактилоскопировали его. А тем, кто твердит, глядя на снимки с телескопов, что «на Марсе пусто и нет никакой жизни», мы кричим в ответ:
– На Марсе есть жизнь, и это мы сами!
Марсиане – это мы.
Мы преподносим себе в подарок – самих себя.
Мы – больше, чем вода; мы – больше, чем земля; мы – больше, чем солнце. Мы – Жизненная Сила, сама дающая себе причину существовать.
Итак, продумайте, какой должна быть грядущая сотня лет Америки.
Итак, продумайте, каким должно быть грядущее тысячелетие человека на земле. Итак, продумайте, какими должны быть грядущие десять тысяч лет человека в космосе. Итак, продумайте, какими должны быть грядущие десять миллионов лет, миллиард лет.
Таково веление жизни.
Мы слышим.
И все как один повинуемся.
По сценарию Герберта Уэллса к фильму «Облик грядущего» в большом зеркале телескопа отцы двух астронавтов следят за огоньком летящей к Луне ракеты и один из них говорит:
– Боже мой, неужели никогда не наступит эпоха счастья? Неужели никогда не воцарится покой?
На что второй отвечает:
– Покой – для индивидуумов. Избыток покоя, к тому же раньше времени, называется смертью. Но Человечеству не дано ни покоя, ни конца и краю. Человек должен завоевывать без передышки – сперва нашу маленькую планету, ее норов и нрав, законы мышления и материи, которые сковывают его. Затем – соседние планеты и, наконец, сквозь бесконечность – звезды. И когда он завоюет все глубины космоса и постигнет все тайны времени, то все равно он останется стоять у истоков.
Он показывает на Вселенную.
– Вот эта… или та. Вся Вселенная… или ничто. Какая именно?
Двое собеседников уходят в тень. Остаются звезды. Звучит музыка.
– Какая именно? – откликается миллиард голосов.
Выбирать нам. Если наш выбор будет неправильным, мы останемся на земле и навсегда похороним себя в Стоунхендже. Если наш выбор будет правильным, мы отвернемся от могильного удушья, от заплесневения наших блестящих и бесподобных замыслов, от смерти человека-младенца и отправимся, чтобы воскреснуть среди звезд.
Часть вторая
Чертежи светомузыки для мыса Канаверал.
Как это делается?
Наш величайший театр:
Мыс Кеннеди. Блок Сборки Аппарата.
Место, где величайшие актеры своей игрою могли бы поражать воображенье и властвовать над умами. И все же…
Что мы видим вокруг, кроме угловатой пантомимы, бездарных актеров и ущербных спектаклей?
Карлики и лилипуты плодятся и размножаются.
Скучные мотели двадцатилетней давности так и остались мотелями. Ближайшие приличные номера водятся лишь в часе езды, возле Диснейленда.
А Музей Космоса, что в нескольких милях от пусковых башен – это же какой-то детский лепет карапуза, который путается под ногами гигантов. Театр напоминает помесь холла для игры в бинго с деревенским тайным обществом и клубом светских львов.
Лишь недавно здесь построили шекспировский IMAX 3D кинотеатр, дабы разглагольствовать о судьбе и сулить бессмертие поставленными голосами и широкими отнюдь не гамлетовскими жестами. Здесь, вопреки наказам принца Датского, лицедеи «пилят воздух» и «завывают».
Настоящий же Музей авиации и космонавтики находится за тысячу миль, на северо-востоке, в Вашингтоне, округ Колумбия. Его великолепное внутреннее пространство из стали и стекла дышит историей: аэроплан братьев Райт «Китти-Хок»
