председатель колхоза взял меня с собой. В райцентре нам письмо не дали, а прочитали вслух.
– Ты запомнил, что там было написано? – спросил Уасил.
– Запомнил.
– Ну-ка, расскажи.
– Как, мол, поживаете, все ли живы-здоровы. Потом пишет, что и сам жив-здоров пока, ни разу не был ранен. Со мной, мол, воюют и земляки-осетины. Никто из них не погиб, кое-кто легко ранен. Правда, несколько дней назад пропал Джерджи из селения Саджил. И с ним еще трое русских. До этого, мол, сильный бой был, а потом нас отвели на это – как его? – переформирование, на отдых, на три дня. В это время Джерджи и пропал. И еще трое, я говорил уже. Один из этих троих, мол, кому-то говорил, что лучше сбежать или сдаться немцам в плен, чем гибнуть по-скотски. От Джерджи, мол, никто ничего такого не слышал. Все его хвалили. Только раз он сказал: какой, мол, счастливый будет тот, кто останется живой после этой войны. И никто теперь не знает, куда они могли подеваться. Больше там ничего не написано, – Чатри так волновался, что вспотел.
Потом вспомнил еще что-то и глянул на Уасила, спрашивая разрешения. Тот кивнул, и Чатри добавил:
– В райцентре сказали так: мы, мол, предупредили Егната, чтобы не трогал Матрону. Посмотрим, мол, какие еще вести будут о Джерджи, тогда и разберемся. Но Егнат пусть оставит Матрону в покое. Про случай с ребенком они ничего не знали.
– А тебе никто не сказал, чтобы не трогали Егната? – нарочито громко спросил Егнат.
– Никто, – ответил мальчик.
Уасил повернулся к Егнату:
– Ты что-нибудь еще знаешь про Джерджи?
– А этого не хватит?
– Хватит для того, чтобы не возводить напраслину на Джерджи. Но я хочу сказать другое. С Джерджи разберутся власти, они лучше нас знают, как им поступать в таких случаях. А ты поступишь почеловечески, если оставишь в покое ребенка. Спроси-ка у своих односельчан – понравилось им то, что ты сделал?
– Это не ребенок, а волчонок!
– Парень, – рассердился Уасил, – не настраивай все село против себя! Или тебе безразлично, что скажут люди?
– Что бы они ни сказали, моя отрезанная нога не вырастет снова! От ваших слов мой дом не наполнится моими детьми! Оставьте меня в покое! Раз вы защищаете врагов – вы не нужны мне, всем селом не нужны! Не хочу вас знать!
– Замолчи! – крикнул Гиго и тут же обмяк снова, опустил голову.
– Егнат, да паду я жертвой ради тебя, мы все хотим счастья нашему селу. И потому говорим тебе: если ты еще хоть раз посмеешь тронуть ребенка, мы отвернемся от тебя. Объявим тебе коды.1(1 Бойкот (осет.)).
– Коды? – удивленно произнес Егнат.
– Да! – ответил Уасил. – Как бы нам ни было тяжело, мы сделаем это. Не посмотрим даже на то, что ты пролил кровь за праведное дело. Мы не позволим тебе опозорить наше село.
– Коды? Мне? – снова спросил Егнат.
– Тебе.
Лицо Егната потемнело.
– Можете объявить мне коды! Хоть сейчас! Если я не достоин ничего другого – объявляйте коды! Если вы не люди – объявляйте коды! Возьмите нож и зарежьте меня! А врагов спрячьте себе под подол! Разве вас можно назвать односельчанами?! Пока я живой, пока моя единственная нога держит меня, я буду ненавидеть врагов! Не пожалею их, не надейтесь! Я еще порадуюсь радостью Ипполита!
Он забился, завыл, и разговаривать с ним стало невозможно.
– Боже мой, Боже! – заплакала его мать. – Да что же такого сделали мои дети, за что вы режете их одного за другим? Хоть одного, хоть калеку несчастного не трогайте!
Люди послушали, глянули друг на друга и стали понемногу расходиться.
Ушел и Уасил. Сказал напоследок:
– Вы слышали мое слово. Он должен оставить ребенка в покое.
11
Дня через три после этого – солнце еще было невысоко, и Матрона еще не закончила свои утренние дела – к ней забежала соседская девушка.
– Твой отец… – начала она с разбега.
Холодок пробежал по телу Матроны.
– Что с отцом?!
– Твой отец идет в сторону Егнатова дома.
Матрона бросилась к воротам. Отец, празднично одетый, неторопливо и спокойно шел по улице. Она увидела длинный черный кинжал на его поясе, и сердце ее заколотилось. Она помнила – отец не раз отправлялся в путь в своей белой черкеске, но кинжал пристегивал лишь в редких случаях.
– Отец! – крикнула она и бросилась вдогонку.
Отец остановился, повернулся в ожидании и, когда она подбежала, спросил:
– В чем дело, дочка? Что случилось?
– Где ты был… откуда так рано? – волнуясь, еле выговорила она.
Отец улыбнулся:
– А разве еще рано? Скоро полдень, – он показал на солнце.
Чтобы добраться сюда, ему нужно было не менее семи-восьми часов. Значит, он вышел из дома сразу после полуночи.
– Куда ты идешь? Пошли домой.
– Иди, иди, – помедлив, сказал отец. – Я приду попозже. У меня дело.
– Какое дело? – спросила она, пытливо заглядывая ему в глаза.
– У меня есть дело к Гиго, – с неохотой ответил он.
– Не ходи к ним, не надо.
– Мне нужно поговорить с ними.
– Не ходи, отец, – просила она. – Не ходи…
– Возвращайся домой. Или ты хочешь уму-разуму отца поучить?
– Тогда и я пойду с тобой, – она решительно взяла его за руку.
Отец нахмурился, прикрикнул на нее:
– Иди домой!
Он никогда не говорил с ней таким тоном, и она оторопела, испугалась даже, умолкла и жалобно смотрела на него. Он понял ее состояние и улыбнулся.
– Иди домой и не волнуйся. Иди, а то люди подумают, что твой отец выжил на старости лет из ума – явился в чужое село и хочет на кого-то напасть, а дочь его не пускает… Не бойся, я не драться иду. Надо поговорить с ними.
Слова его прозвучали веско, значительно, и она поняла, что перечить бесполезно. А отец все той же неторопливой, тяжеловатой походкой двинулся дальше. Наверное, домочадцы Егната заметили их и быстренько скрылись в доме – во дворе никого не было. Заметили и другие – люди выглядывали из окон, со дворов, из-за ворот. Приблизившись к дому Егната, отец чуть замедлил шаг, но не остановился, а вошел во двор. Остановился у арбы, стоявшей перед крыльцом, глянул по сторонам и позвал хозяев. Из дома долго никто не показывался, потом на крыльце появился Гиго. Он постоял немного, словно раздумывая, спуститься ли к непрошеному гостю, или разговаривать сверху, с крыльца. Спустился все же, но храня достоинство, не
