– Помогите… помогите же!!!
В голове будто полыхнула молния. Весь мир сошёлся в точку и погас.
Капли падали в прозрачной пластмассовой капельнице медленно и бесшумно – кап… кап… кап… При каждом «кап» в стеклянной бутыли с цветной наклейкой всплывал маленький пузырёк, лопался, порождая едва заметную круговую волну, – кап… кап… кап… Сдвоенные люминесцентные лампы под потолком излучали неприятный мертвенно-голубоватый свет, резали глаза, и я вновь закрыл веки.
Где я?
В памяти послушно всплыло: зябкий сентябрьский рассвет, подкатывающий к остановке автобус, похожий на кусок попользованного мыла, неохотно расходящиеся перепончатые двери… больше ничего не помню… м-да… Неужто меня угораздило попасть в автокатастрофу?
Всё тело тупо ныло, однако попытка подвигать ногами вполне удалась. Руки тоже шевелились вполне исправно, правда, были неимоверно тяжёлыми, словно в кости залили свинец. Гипса нет… похоже, обошлось.
– Антон Эдуардович?
Голос негромкий, приятный мужской баритон. Вздохнув, я открыл глаза.
– Как вы себя чувствуете, молодой человек? – Обладатель приятного баритона, средних лет мужчина в белом халате и шапочке уселся рядом, взяв меня за запястье, деловито принялся считать пульс.
– Что… произошло?
Секундное замешательство на лице белохалатника.
– Э… простите, вы совсем ничего не помните?
– Ну отчего же… – я чуть усмехнулся. – Кое-что помню. Меня, к примеру, именуют Привалов Антон Эдуардович. А вас?
– Макеев Георгий Александрович. Вообще-то вас ведёт другой доктор, я всего лишь психиатр. Меня пригласил ваш лечащий врач, и, как я теперь вижу, не без оснований. Давайте попробуем вспомнить самое последнее… Из того, что вы помните.
Я чуть наморщил лоб.
– Я вышел из дома, как обычно… прокатился на метро… до «Речного вокзала»… с пересадками… Потом автобус. Всё.
Пауза.
– Какой автобус?
– По-моему, львовский, – белый халат начал меня утомлять, – я не особый спец по автобусам… Так что со мной стряслось, док?
Пауза.
– Похоже, вы утомлены, – психиатр поднялся. – Отдыхайте, завтра с утра я постараюсь вас навестить.
– Вы не ответили на вопрос, док.
– Что именно с вами стряслось, мы постараемся понять завтра. Возможно, вы вспомните. Отдыхайте!
Жёлтый кленовый листок, авторотируя, летел прямо на меня, и мне осталось лишь подставить ладошку для его мягкой посадки… Я усмехнулся. «Авторотируя», надо же… Что значит инженерное образование. Интересно, как бы выразил эту мысль настоящий поэт или писатель?
Собрат пойманного листочка, видимо, учтя опыт, резко спикировал, и поймать его мне не удалось. Вот уже и осень… пока ещё зелень глушит своей массой рано пожелтевшую листву. Но пройдёт совсем чуть-чуть, и все деревья сплошь оденутся в золото и багрянец. Вот и минуло лето… будто прошла маленькая жизнь.
Уже с конца июня я обретаюсь тут, в стенах Всесоюзного института психиатрии имени Сербского. И, очевидно, зря. Тутошние светила, доктора-профессора, оказались совершенно бессильны перед странной амнезией, поразившей мою головушку. Всё, что было до того осеннего утра, когда округлый автобус подкатил к остановке и распахнул двери, я помнил совершенно отчётливо. Как нормальный человек. Сразу после автобуса – палата, сдвоенные люминесцентные лампы под потолком и капельница… А между ними – чёрная бездонная яма. Всё, что было со мной в промежутке между сентябрьским утром тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года и июньским вечером года тысяча девятьсот восемьдесят пятого, было будто вырезано ножницами.
Как я понял из объяснений, меня нашли лежащим на Кунцевском кладбище без сознания. Эскулапы и следователь долго не хотели сдаваться, всячески пытаясь пробудить мою память и выудить из чёрной пропасти хоть что-нибудь. Мне кололи какие-то уколы, потом в ход пошла электроника… полиграф? Нет, похоже, та машинка была покруче… Медицинские светила подключались всё
