Но почему? Почему им приспичило именно сейчас?
Родители никогда не говорили ей правду про ее происхождение; они не хотели признать это, но Ева сама догадалась, да и как было не догадаться, когда она ни капельки не похожа на них — ни лицом, ни характером, ничем — это же очевидно. И то, что ей шесть лет, вовсе не означает, что она глупая.
— Ева, милая, ты меня слышишь? — снова окликнула ее мама.
Ева хотела ответить, но не могла выдавить из себя ни звука.
Ева закрыла глаза. Заглянула в себя. Она должна быть кем-то еще.
Селестайн ничего не боится. У нее своя большая комната, и родители туда не входят. Она красивая, сильная, и ей все до лампочки.
Ева оторвалась от своей тарелки:
— Подожди, я доем.
Разве мама и папа когда-нибудь повышали голос? Это на кого? На Селестайн? Вы что, рехнулись? А вот на простушку Еву еще как.
К Селестайн попробуй подступись.
Ева доела. Вымыла тарелку.
Затем нехотя вошла в гостиную.
Мама сидела на диване, папа в кресле, но телевизор был выключен. Они ждали ее, улыбались, но как-то грустно:
— Садись, дочурка.
Ева откинула волосы и села на диван.
— Милая… э… помнишь, учительница как-то просила всех принести свои совсем-совсем детские фотографии? — начала мама.
— А ты спросила, почему у нас нет твоих фотографий из роддома? — подключился папа.
— Мне кажется, ты и сама что-то такое предполагала… — продолжала мама.
— Подозревала, — уточнил папа.
— Верно. Дело в том, Ева, что… потому что… — Мама начала плакать.
А когда мама наконец сказала это, когда все вышло наружу, причем именно так, как и полагала Ева, Селестайн отступила. Она растаяла, оставив Еву одну. А Ева падала и падала в дыру, которой не было ни конца ни края.
— Мы понимаем, каково тебе, — сказал папа.
— Но мы тебя от этого любим не меньше, — добавила мама. — Это ничего не меняет.
Она не их дочь.
Это делают за деньги.
НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ.
Ева встала с дивана, повернулась и пошла к книжной полке.
— Ева? — раздался голос мамы.
Алексис.
Да. Вот кто она.
