И он впервые подумал о том, что черный и блестящий, как нефть, раструб из глянцевого скользкого картона можно обратить не только на себя.
Накануне их предупредили: кто опоздает — допущен не будет. К самому важному в жизни событию надо относиться ответственно. Девять — число силы, рубеж, до него все — дети, а после… Вслух этого, конечно, не говорили, и учителя твердили как заведенные, какие прекрасные профессии можно освоить без всяких способностей, но все знали. Лешка знал — потому что знал его отец. Мир делится на чистоплюев, которые катаются как сыр в масле, и честных работяг, которые мучительно тянут лямку, и это — несправедливо. Но если уж приходится выбирать…
Лешка не торопился. Просто не пойти он не мог: у отца была пересменка, и сейчас он слонялся по квартире, держась за сердце и приволакивая ноги. В такие утра он бывал хуже, чем пьяный: на дне глаз, накануне налитых бессмысленной злобой, плескался ужас, как будто отец догадывался о мертвяке. Совершенно невыносимо было видеть эти глаза. Даже подумать было страшно о том, чтобы остаться дома. А просто прогулять — позвонят родителям, и опять же… Лешка посмотрел на часы: ага, тест уже пять минут как начался. Маловато.
Он замедлил шаги, усилием воли заставляя себя не спешить: под утро ударил мороз, и Лешка едва чувствовал пальцы на ногах. Вчера… вчера было так же. Он сидел и смотрел в черное нутро Машины, и — ничего не происходило. Ничего. Лешка прислушивался к себе, ища изменения, но чувствовал лишь покалывание в отсиженных ногах. Вязкая тишина была, как скважинами, источена множеством мелких звуков. В верхней по диагонали квартире цокала когтями по паркету болонка. В нижней девочка- первоклашка, имени которой Лешка не знал — вот еще! — дважды сыграла на пианино гамму, сбивчиво, одним пальцем, а потом крышка инструмента захлопнулась, и по пятиэтажному дому еще долго бродил угасающий звон. За стенкой храпел сосед-пенсионер. Кто-то кашлял — кажется, вообще в соседнем подъезде. Из-под двери несло холодом. От перегретой Машины — жаром. И — ничего не происходило. Ничего.
Холод уже пробрался под пальто, высасывая силы. Собственное тело казалось Лешке легким и прозрачным, как лед. Пришло в голову, что это тоже выход: просто дать морозу сделать свое дело. Лешка представил, как стоит на узкой тропинке, протоптанной в заваливших школьный стадион сугробах, — твердый и звонкий, как только что принесенная в дом новогодняя елка. Но все-таки недостаточно твердый: вот подлетает ворона и, хрипло каркнув, погружает стальной клюв в живот, а он все стоит, и снег лежит на плечах ровными пластами, так же как лежал на папином тулупе… да ведь кто-нибудь обязательно стукнет папе… Лешка вообразил, как отец гонит его домой, понукая тычками в шею, у всех на глазах, и ему захотелось сжаться в комок, чтобы никто не мог увидеть его лица — и самому никого не увидеть. Все узнают, что он натворил и что будет дальше. Ремень (
Лешка, корчась от едкого как щелочь стыда, потер занемевший нос варежкой и нога за ногу поплелся дальше. Еще минуты три — тогда уж точно не пустят, и до весны проблема решится. Весной будет второй тест — для тех, кто болел или еще почему-то пропустил. Три месяца — целая вечность, за это время Лешка что-нибудь обязательно придумает. Зря он надеялся на Машину. Глупо было воображать, что он сможет сделать (
Заснеженный школьный двор, залитый сереньким утренним светом, был пуст — только стоял у ворот неприметный автобус. Наверное, из-за теста, подумал Лешка: мало ли… Он сунулся было к главному входу и остановился: тест проходил в малом крыле, спецкорпусе. Лешка еще ни разу там не был — не пускали, да не очень-то и хотелось. Он с ненавистью посмотрел на сияющие чистотой окна. Никогда он туда не перейдет. Не будет он учиться с этими чистоплюями. Гады они все и халявщики.
Лешка решил постоять еще минутку — чтобы уж точно не пустили — и вздрогнул, заметив движение у стены главного корпуса. Под окном учительской, сжимая у горла воротник пиджака, скорчился на морозе длинный рыжий старшеклассник в пальто нараспашку. Нос его уже успел полиловеть. Уши пылали от напряжения.
Старшеклассник выпрямился и отпрянул. Почти сразу же заскрипела дверь главного входа, и Лешка обреченно замер, уже видя мысленным взором, как на крыльцо выдвигается монументальная фигура завуча. Но вместо этого в дверях показались двое в форме. Между ними шел бледный до синевы Сережка Юрин из десятого «А», известный на всю школу хулиган и отличник. Следом, нервно потирая руки, бежал директор. Лешка шагнул было назад, но тут же понял, что начальству сейчас не до него.
— Что случилось? — робко спросил он у старшеклассника, который, отступив от своего наблюдательного поста, с преувеличенным вниманием рассматривал какую-то точку за горизонтом. Тот покосился на автобус — Сергея уже усаживали; лицо директора, крутившегося рядом, походило на смятую пыльную тряпку. Рыжий возбужденно взмахнул красными, покрытыми цыпками руками и тихо затараторил:
