приволжского городка, и ее задание состояло вовсе не в том, чтобы выходить замуж и любить – сначала монтажника Толю, потом морского офицера М. Но тоска тайная для Марины М. (фамилия по последнему мужу) была в том, что никто ей не открывал, в чем именно состоит ее шпионское задание, которое она должна была выполнить. Да, она чувствовала, что мы все запущены в эту жизнь в качестве разведчиков. И там, откуда мы посланы, ждут всяких сведений и разных наших успешных диверсий, способных делу изобличения или, может быть, полного уничтожения противной стороны. И наш долг – высматривать, запоминать творимое вокруг безобразие, самим потихоньку творить то же самое, но не попадаться при этом. И секретным образом осведомлять закордонных хозяев о своих успешных действиях.
Господа, если бы Марина М. не чувствовала себя тайным соглядатаем сначала советской, затем и постсоветской жизни, лишь ее сторонним наблюдателем, то как бы она могла вынести всю эту гадость Содома и Гоморры? Литературное течение, к коему принадлежал я, Вас. Немирной, называемое постсоветским модернизмом, объединяло в своих рядах подобных шпионов жизни, диверсантов зла по отношению к добру. И судьба Марины М., такая, какая прошла передо мной, может быть названа программной судьбою для нашего литературного течения. В следующей главе я подробнее разовью эту мысль.
ГЛАВА 12
Я написал повесть “Деньги”, где героем вывел самого себя под собственным именем. Но это была мистификация – ничего того, что описывалось в повести, не происходило в моей жизни. Если, конечно, не считать “происходившим” такие эфемерности, как воображение ребенка, чистый художественный вымысел или полет нескольких призрачных снежинок, промелькнувших за окном в сером воздухе поздней осени – когда-то давно, еще в пору моей студенческой юности.
Литературный прием и мистификация окончательно прояснялись к финалу повести, когда меня, то есть Василия Немирного, убивал наемный киллер. Таким образом, наворотив гору ужасов, как это было положено, и высказав через своего героя немало злых и горьких истин относительно человеческой природы, автор в конце повествования снимал излишнее напряжение и сглаживал неприятное впечатление демонстрацией литературного “саморазоблачения”.
Итак, всем становилось ясно, что я таким бизнесом, как покупка в больницах абортированных эмбрионов и дальнейшая их переправка за границу, не занимался. И меня никто из криминальных структур не приговаривал к уничтожению. Все это вытекало само собой из повести “Деньги” по ее прочтении.
Является ли декларируемый постсоветскими модернистами воинственный нонконформизм таковым на самом деле? Чёрта с два! Да какой же это
“нонконформизм”, если за их продукцию – всякого рода лингвистические шарады, недобрые пародии с матюгами и блеяние козлом перед микрофоном,- за всю эту ерунду они загребли недурные деньги, да еще в твердой конвертируемой валюте?
Еще раз спрашиваю тебя: столь ловко выдаивая марки и доллары из мировой капиталистической коровы, являлись ли русские постсоветские модернисты знаменосцами нонконформизма? Но все же должен признать, что трагедия валютно-нейтронного распада души, а также картина заражения зеленым долларовым поносом нового русского человека переданы были в повести с потрясающей убедительностью! Все же талант писательский был у сукиного сына, скажу я вам… Те, что отправляли в мир человеческий Вас. Немирного
(Мирного), возлагали на него немало добрых надежд. И пусть они далеко не все оправдались, но не кажется ли интересной сама эта неведомая задумка моих авторов из великой дао-пустоты?
Но неужели они не знали, что все таланты и дарования, гениальность сама, посылаемые ими в нашу эпоху,- все это обязательно будет покрыто Финансовым
Быком, сиречь мировым Аписом в долларовом выражении? И только после его мощного валютного осеменения современные гении и таланты дают свои плоды…
Не придуман ли был такой план самими творцами? Тогда и только тогда можно объяснить шампанское веселие и радиоактивную проникновенность бычьего семени, оплодотворяющего все начинания человеческие. Сколько человеков вы знали, господа, которые великие свои дела вершили без денежного вознаграждения? Я не знал ни одного. А вы говорите – алчные “новые русские”, корыстные постсоветские модернисты. Все суки, и мы тоже!
Если время отсчитывать по библейскому календарю – на какой день Творения были созданы деньги? Вопрос опасный и темный, признаюсь, но и ответ, коли он существует, ничуть не светлее. Ибо что может быть беспросветнее самого этого предположения… Коли смерть и деньги правят миром, а не свет и доброта, зачем призывать людей любить друг друга? Зачем мне произносить ложь, утверждая, что смерть и деньги – это плохо? Зачем возводить хулу на “новых русских”, обвиняя их в говноедстве, когда они ничуть не хуже других людей в своей искренней любви к чарующей зелени доллара?
И вот Марина М. благодаря постсоветскому модернизму взошла к вершинам этой любви, где всё вокруг зелено и где этой любовью беспрерывно занимаются. Наше случайное знакомство, полное самой банальной рутины, произошло прямо на улице, потом мы стали любовниками, и через какое-то время кому-то из нас показалось, что он любит другого. Скорее всего так показалось Марине, которая по разводе с морским офицером, перейдя жить из воинского общежития в строительное, при тресте “Мосфундаментстрой-2”, куда устроилась работать, однажды увидела меня, переходящего улицу… После двух разводов, когда оба мужа грубо прогнали ее от себя, Марине М. показалось, что наконец-то ей встретился человек, который понимает ее. А я действительно понимал ее – что она является шпионкой, засланной в наш мир из другого, параллельного.
Впрочем, я и себя понимал так. Что и сближало нас в жизненном танце намного теснее, чем обычное притяжение полов под мутную музыку секса. Меня притягивала к Марине ее горьковато-насмешливая уверенность в том, что она всем чужая и что никому не нужна на этом свете. Даже отдаваясь, вся покорно раскрывшись, она смотрела снизу на тебя, словно извиняясь: ну зачем я тебе такая нужна?.. Но меня притягивали ее красота и телесная грация именно выражением своей неуверенности, ненужности своей…
Наступает такой момент в жизни, когда вы вдруг почувствуете, глядя на что угодно вокруг себя: все это не ваше и не имеет к вам никакого отношения. У
Марины после всех приключений и больших перемещений через пространства
России стройное и текучее волжское тело ее перестало радоваться встречам с мужчинами. Тело Марины М. почувствовало, что стало глубоко безразличным и для мужчин, несмотря на то, что они то и дело овладевали им. Возможно, что-нибудь произошло с нею, а возможно, у Марины наступило прозрение и она окончательно поняла, что является в этом мире заброшенным сюда соглядатаем.
И глубокая печаль, что на этом свете ничегошеньки нельзя ни взять, ни отдать, заставляла Марину неожиданно для самой себя выпивать целую бутылку водки, которую она терпеть не могла, или соблазниться сизыми ягодами черники, что висели на кустике над самой ее головой… Короче, свое понимание беспредельного одиночества и никчемности этой женщины я принял за любовь к ней. А что было у нее ко мне, того не знаю. Но какое-то время нам вместе было неплохо. Читатель, не нужно недооценивать и подобные слабые вспышки межчеловеческой любви или даже ее паллиатива в виде старательно выполняемых сексуальных формальностей случайными любовниками. Велика и необозрима та пустыня, через которую нам предстоит брести Бог знает сколько времени – может быть, и на самом деле вечность.
Они, разумеется, довольно скоро расстались, Вас. Немирной в судорожных усилиях строил свою литературную карьеру, в семье были нелады, на любовниц не хватало времени и денег – прошло года три после нашего окончательного расставания. И вот как-то в неделовую лирическую минуту, общаясь с американским импресарио Штурманом, Василий вскользь поведал о ней, о своей мимолетной связи с женщиной, у которой были красные, шершавые, обмороженные руки. Разговор на нее вышел потому, что
