первом кухня с очагом, большая жилая комната, кладовая и хлев, а на втором – домашняя мельница и сеновал. Перед домом – двор, позади – садик или хотя бы огород. Дверей толком не запирали – калитки закрывались обычными деревянными задвижками, которые легко было повернуть, просунув руку меж заборных просветов.
Жили вилланы семьями по пять-шесть человек – обычно муж с женой, от одного до трех детей и престарелые родители кого-то из супругов. В том же Пизмосто Эйхгорн насчитал сто восемьдесят два двора и тысячу сорок одного жителя. Спали в одной комнате, вповалку, без кроватей. Если все не умещались – кто-то ночевал в кладовой или на сеновале. Относительно зажиточные хозяева держали одного или двух батраков – эти обычно ютились в хлеву.
Социальное расслоение в деревнях оказалось незначительным. Были крестьяне побогаче, были победнее, но разница между ними просматривалась слабо. На среднестатистическом дворе имелась упряжка рабочих лошадей или волов, плуг, повозка, две-три коровы и десяток-другой брабулякров. Некоторые держали пчельники или виноградники.
За околицей простирались поля. Формально принадлежали они местному лендлорду (Пизмосто располагалось на землях баронессы Суанни, вдовы), но распоряжались всем сами крестьяне. На каждый двор приходился участок площадью в одну пашню (больше тринадцати гектаров), каждый виллан возделывал его по своему разумению, а за пользование землей отделял лендлорду двадцать процентов урожая. Еще десять процентов забирала королевская казна, и четыре – церковь.
Точнее, не четыре, а три целых и восемьдесят пять сотых. Называлось это севигиной – жертвованием на храм одной двадцать шестой части своего дохода. Севигина, в свою очередь, делилась на три равных доли – первая (руга) оставалась у деревенского жреца, вторая (пребенда) доставалась епископу, а третья (божья дань) отсылалась в Астучию – местный аналог Ватикана.
Севигина считалась добровольным пожертвованием – теоретически ее можно было игнорировать. Но тогда церковь исключала тебя из числа прихожан – а в местном обществе это означало уйму проблем. Нельзя будет, например, жениться. Если есть дети – они не смогут ходить в церковно-приходскую школу (а других нет). Похоронить нормально тоже не получится. По праздникам придется сидеть дома – они тут в основном религиозные. И много прочих мелочей, которые в совокупности складывались в серьезный геморрой.
Неудивительно, что все предпочитали платить.
Кроме того, около пяти процентов дохода крестьяне передавали общине. Технически здесь тоже можно было ничего не сдавать, но с таким жадобой переставали здороваться. Из этих запасов подкармливали вдов и сирот, покупали что-то для общественных нужд, а также пользовались, если вдруг случался недород.
Однако почвы в Парибуле были тучные, климат роскошный, в год собирали по два урожая, так что вилланы и после выплаты всех податей оставались с прибылью. По законам Парибула, согнать их с земли лендлорд не мог, увеличить размер оброка – тоже.
Но и крестьяне не имели права продать эту землю или сдать ее в субаренду. Одна пашня – одно хозяйство. Если кто-то не мог или не хотел возделывать свой участок, он мог только отказаться от него безо всякой компенсации, и деревенская община выбирала нового арендатора. После смерти виллана его участок чаще всего доставался старшему сыну или другому прямому наследнику, но община могла передать его и кому-то другому. Решат, скажем, что младший сын – куда более дельный мужик, чем старший, ну и назначат наследником его.
Правда, совсем уж посторонним людям отдавать участок было нельзя – он прилагался к дому.
На хуторах жили по-другому. Парибульские хуторяне оказались настоящими кулаками – очень зажиточными, с десятками батраков. Лендлордов над ними не было – землей они владели сами и платили только пошлину в казну. Правда, не десять процентов, как сельские вилланы, а все двадцать пять.
Объехав несколько деревень, Эйхгорн убедился, что все они устроены по общему лекалу. Так, в каждой деревне непременно есть три заведения – лавка, трактир и храм. Последний служит также церковно-приходской школой и медпунктом. Деревенский жрец по совместительству исполняет обязанности учителя и фельдшера, а в качестве жалованья получает ругу (треть севигины, 1.28 % общего деревенского дохода).
Читать и писать в здешних селах умеют все. Связано это с религией – севигизм считает невежественность тяжким грехом, поэтому хотя бы минимальное образование должен получить каждый.
Правда, предметов в храмовой школе всего четыре – арифметика, грамматика, естествознание и философия. На первом детей учат считать, на втором – читать и писать, на третьем дают зачатки естественных наук, вроде химии, биологии и географии, а на четвертом обучают гуманитарным наукам типа истории, культурологии и, разумеется, богословия.
Классов пять – с шести до десяти лет. Поскольку жрец-учитель в большинстве храмовых школ всего один, дети ходят на уроки по очереди. Сегодня учится первый класс, завтра второй, послезавтра третий, послепослезавтра четвертый, послепослепослезавтра пятый… а потом все заново, пропуская праздники. Учебный день начинается на рассвете, сразу после завтрака, и длится шесть
