Но Ли была несчастна. Через год она перестала со мною охотиться, через два – готовить тигриный суп.
– Что случилось, любимая, шафран мой, моя кошечка? – спросил я, взяв её лицо в ладони.
– За нашей дверью собираются тигры, чтобы послушать, как я играю, и каждый раз, когда я готовлю их мясо, сколько бы шафрана, тимьяна и корней бархатцев я ни добавила, вкус всегда один – не моя кожа, но моя песня, которую они так любят, что собираются у дома тех, кто точит стрелы, чтобы пронзить полосатую плоть.
– Я могу охотиться не только на тигров, Ли. Олени – более лёгкая добыча, а ещё есть кролики и медведи.
Жена повернула ко мне широкоскулое лицо:
– И что случится, когда я сварю суп из оленя, кролика или медведя? Что будет, когда я сыграю на оленьей, кроличьей или медвежьей арфе?
Поэтому я продолжил охотиться на тигров и сам готовил суп. Ли играла на арфе, и тигры по-прежнему приходили к нашему порогу. Однажды вечером, когда небо было тёмно-синим, как лепестки шафрана, я принёс ей деревянную миску с супом из тимьяна и бархатцев, совсем без тигриного мяса. Она его выпила и взяла свою арфу из костей и жил. Затем встала и открыла дверь… Я пытался её остановить, но она рассмеялась и прогнала меня, так что я смотрел из окна, как Ли села на пенёк среди шафранов, которые её мать наконец прислала нам (через несколько лет после свадьбы), и начала играть луне и папоротникам.
Ли играла что-то ужасное. Я с трудом мог её слушать: со струн арфы срывались тоскливые звуки, мелодия была чуждая, дикая, зубастая. Моя жена запрокинула голову, луна посеребрила её волосы, и в тот момент я не знал, не был уверен та ли это женщина, что спит рядом со мною, положив щёку мне на грудь.
Понемногу собрались тигры. Их было девять, это я помню. Звериные морды в темноте выглядели белыми и призрачными. Полоски резали ночь на части. Ли играла, а они слушали, склонив головы и не шевеля хвостами. Один за другим тигры запрокинули головы и завыли. Ты скажешь, что кошки не воют, на такое способны лишь волки, а кошки пронзительно кричат или шипят. Но ты ошибаешься! Они могут выть, а девять кошек воют точно хор демонов. Их голоса соединились со струнами Ли в дикой гармонии, клыки блестели желтым, глотки завывали, а лапы крушили цветы сотнями.
Слёзы бежали по лицу Ли. Она перестала играть, с восторгом и вожделением уставилась на тигриное сборище. Один за другим звери перестали выть и устремили взгляды на мою жену. Она открыла им объятия, и я её понял… Никогда не говори, что я не понимал свою жену! Ли открыла тиграм объятия, умоляя о прощении, кошачьем снисхождении и о той милости, какую могут дать тигры.
Они прыгнули в объятия Ли, как один зверь, и сожрали всю – сердце, печень, кости. На год её не хватило.
Сказка о Сердоликовой Шкатулке
(продолжение)
– Мне тебя жаль, – сказала я слабым голосом.
– Несколько месяцев я питался лишь шафраном. Выследил всех девятерых тигров и сварил их сердца. Не помогло… Я видел, как они её сожрали, и не мог с этим жить. – Голос Лема звучал грубо и хрипло, будто он бесконечно долго плакал. – Но теперь всё хорошо. Он даровал мне новую жену, ты здесь!
– Не знаю, кто и что тебе пообещал, но я не твоя жена.
– Это было не обещание, а желание. И ты здесь. Ты здесь! Это красивая страна. Здесь ты можешь стать счастливой. Я построю тебе крепкую хижину, подальше от воды и бурь. Буду готовить для тебя тигриный суп… Я буду как трава, что безропотно стелется под ноги.
Я вздрогнула, и наши взгляды встретились. Не надо было мне уходить с той скалы. Но я была одна и ничего не знала о мире. Я не знала, что нельзя смотреть ему в лицо, такое пылкое и жаждущее.
– Я не могу ходить, – возразила я. – У меня ноги сломаны. И ты не должен меня касаться, потому что сгоришь.
– Моя дорогая, моя Ли, я сделаю тебе новые ноги из чистого светлого серебра и не трону тебя, если ты этого не захочешь.
– Я не Ли. Я не она! Посмотри на меня. Я создана из травы и света и совсем не такая, какой была она.
Лем печально посмотрел на меня: большие тёмные глаза отражали терзавшую его тоску.
– Это обычное имя в наших краях…
Он не смотрел мне в глаза, а пялился на камни, говорил очень тихо, и его голос дрожал как новорожденный воробей:
– Но я знал, что если буду ждать, если буду верен, ты вернёшься. Жёны всегда возвращаются. Если я буду вести себя очень тихо, играть на призрачной арфе на пеньке орешника, ты подойдёшь к моим дверям, и я снова почувствую в своих руках твоё нежное лицо. Я запущу свои пальцы в твои тёмные волосы и заплачу – вдовцы всегда плачут, – но сумею сказать тебе: «Видишь,
