высокомерной и резкой, но притягательной для всех; была чудом Дворца, отцовской гордостью. Я взрослела, становилась красивее и мудрее, с наслаждением поглощая содержимое домашних библиотек. Я была тьмой там, где мачеха – светом; я была бледна, словно зимний ветер, в то время как она розовела, словно летний закат.
На мой шестнадцатый день рождения, когда такие вещи обычно и происходят, герольд объявил у каждой двери в королевстве, что королевский Волшебник ищет юную девушку, достойную стать его ученицей, и что все родовитые семьи обязаны представить своих дочерей в назначенный день и час. Конечно, все мы были возбуждены как ягнята, набившие рты люцерной, – каждая из нас не сомневалась в том, что будет избрана для жизни, преисполненной богатства и власти.
Иоланта услышала эти призывы, и её лицо потемнело. Она тогда была на последних месяцах беременности и в тёмном платье с длинным шлейфом выглядела очень величаво. Баронесса закрыла двери за благонамеренным герольдом и запретила нам, всем троим, проситься в ученицы. Взамен она провела меня по каменной лестнице на вершину высокой башни, укутанной в плющ и лилии, точно растущие луны. Она навалилась на тяжелую дверь, и та со скрежетом открылась, впустив нас в комнату, теперь заполненную ветхими книгами и древними свитками. Тем не менее ложе моего рождения и смерти моей матери стояло на прежнем месте, обращённое к высокому, заострённому кверху окну, гладкое и чисто-белое, будто оно никогда не пробовало нашей крови.
– Дочь моя, – начала Иоланта голосом, напоминавшим журчание воды над речными камнями, – ибо я надеюсь, что могу называть тебя своей родной девочкой, будто я дала тебе жизнь в этой комнате, где умерла твоя настоящая мать. Я бы хотела быть твоей матерью, чтобы спасти тебя от долгих лет одиночества. Моя родная кровь, как ты знаешь, вышла не столь удачной. – Она пожала плечами и раздраженно подняла глаза к потолку. – Они милые девочки, и я растила их, как могла. Возможно, избаловала. Их надо хорошо выдать замуж, чтобы обогатить наши земли. Но, хотя они будут наследницами твоего отца, моими им никогда не стать. Конечно, это не значит, что я позволю отправить их к грязному Волшебнику в железных ошейниках.
Её глаза полыхнули яростью, точно костры на привале зимней ночью. Без напряжения, не вставая с кресла, она коротко взмахнула рукой в направлении одной из полок, и тяжелый том в алом переплёте послушно прилетел в её белую кисть с длинными пальцами. Я ахнула, вытаращила глаза, и её низкий, мелодичный смех заполнил всё вокруг.
– Ты не знала? Все мачехи – ведьмы. Такова награда за то, что мы обречены быть чужачками там, где властвовали другие женщины. Это, дочь моя, столь одинокая участь, что и словами не описать. Даже он, – она с нежностью коснулась своего округлившегося живота, – не подарит мне покой. Сын будет возделывать землю и сражаться с врагами, но твоя мать, как и прежде, останется Хозяйкой Дома, а я буду лишь жиличкой. Тень твоей матери повсюду меня опережает. Я зову тебя своей дочерью, и она замирает от невыносимой ярости. Но что бедняжка может сделать? Она давно мертва, а я живая. Доченька, доченька, доченька, – гортанно пропела она, точно бросая вызов пыльному сквозняку. – В этом по крайней мере ты можешь быть моим настоящим и преданным ребёнком. Если хочешь познать магию, я научу тебя, и учить буду без ошейника. Тебе откроются тайны, что хранятся в этих томах и в моём собственном сердце. Когда ты пленница в доме мужа, это помогает бороться со скукой.
– Но почему ты противишься Волшебнику? Разве магия, которой он учит, хуже твоей?
Иоланта стиснула зубы:
– Я думала, ты умнее, малышка Магадин. Тебе не показалось странным, что ему нужна девочка, в то время как в большинстве случаев в ученики берут детей того же пола, женщины – девочек, мужчины – мальчиков? Или то, что ему вообще нужен ученик. Ведь он раб, серв, и ошейник означает, что сила его продана, как и сила его сына, отца, отца его отца – до самого источника магии, что в его крови. Он ничего не может делать без позволения Короля, они прикованы друг к другу. И я не отправлю ни одну из моих девочек в такое место.
– А ты не рабыня? Не серв?
– Нет, моя девочка, я не такая.
И вот на протяжении недель, остававшихся до назначенного дня, пока яблоки из рощ с неохотой превращались в мускусный сидр, я училась у неё – понемногу, урывками. Большей частью я читала её книги. Редко видела отца и сводных сестёр, уединившись в башне своего рождения. Мои пальцы покрылись чернильными пятнами, точно у клерка, а наряды стали проще и более тусклыми, потому что мне быстро наскучили парча и ленты, очаровывавшие сестёр. Когда родился мой брат, я пребывала в башне, мои нечёсаные волосы покрывала пыль. Его назвали Измаилом, но у меня это не вызвало интереса. Придя в себя, мачеха присоединилась ко мне, и мы проводили часы, стряпая отвары и мастеря приятные, пустячные чары. Я была счастлива и уверена, что вскоре придёт черёд настоящего знания.
Глубокой синеязыкой зимой настал день Волшебника, и мне пришлось расплатиться за это счастье.
Я спряталась под лестницей, как велела Иоланта, а Имогена и Изаура втиснулись в высокий гардероб. Мои сёстры в ужасе вцепились друг в друга и дрожали как два нежных оленёнка, брошенных в зарослях мамой-оленихой. Они не протянули мне руки, но
